и помнили по-хорошему.
У бунчука среди женщин можно было увидеть уже и стариков, да за спинами, сзади, и мужские лица объявились.
И тут случилось то, что резко изменило обстановку настороженности и страха на ханском холме.
Из-за юрт раздались оживлённые голоса, и разом на площадку у бунчука вывалило несколько человек. Темучин увидел: впереди других шёл заросший бородой, да так, что и лица не угадать, в драном халате, болтавшемся лохмотьями подола, крупный мужчина, которого поддерживал под руку Субэдей.
Ноги чернобородого скользили по снегу, разъезжались, и видно было, что они плохо его держат. И ежели бы не рука Субэдея, он, скорее всего, упал бы, не дойдя до бунчука.
Темучин вгляделся, узнал: Джарчиудай! Шагнул навстречу. Обхватил кузнеца за плечи.
Толпа у бунчука заволновалась, зашевелилась, загудела. Люди подступили ближе. И многие увидели руку Темучина, крепко лежащую на спине кузнеца, а под рукой, в драни сопревшего халата, голое тело с выпирающими рёбрами.
Толпа заволновалась ещё больше.
Темучин, за минуту до того не знавший, что сказать собравшимся людям, увидев, как качнулась толпа, и различив лица с широко распахнутыми глазами, полными сочувствия, нашёл вдруг слова.
Он взобрался на арбу, крикнул в толпу:
— Старые люди говорили в степи, что правда сильнее вихря — она всё сметает на своём пути. Вы знаете, как поступили с моим родом. Но я не буду разорять ваших юрт и не буду отнимать у вольных людей, что они накопили. Я возьму табуны и отары Таргутай-Кирилтуха, так как они принадлежали моему отцу.
Голос Темучина набрал силу.
— Тот, кто хочет пойти за мной, — пускай седлает коней и грузит арбы. Но я не хочу никого к тому принуждать, набивать на шею кангу. И ещё: за три дня пускай табунщики и хурачу сгонят к куреню табуны и отары Таргутай-Кирилтуха.
Он спрыгнул с арбы и, стоя на земле крепкими ногами, сказал:
— Всё. Так торжествует правда. Идите и думайте.
Через три дня от куреня Таргутай-Кирилтуха в степь устремились ревущие стада коров, верблюдов, табуны кобылиц и отары овец. Пастухи и табунщики гнали их к землям кереитов. С хрустом, по подмерзшей земле, катили бесчисленные арбы.
Такой олджи[47] Темучин ещё не знал.
Однако людей ушло с ним немного. Боялись идти в чужие земли. Да и он не понуждал никого. Но всё же, когда собрался уйти с Темучином кузнец Джарчиудай, за ним потянулись несколько семей.
Темучин на Саврасом, прикрытый с двух сторон Субэдеем и Джелме, шёл в конце обоза. И хотя опасности, что их догонят воины Таргутай-Кирилтуха, не было, он выстроил сотню клином, как если бы ждал нападения в любую минуту.
Саврасый шёл лёгким шагом. Темучин оглядывался на воинов и знал, что стоит ему воскликнуть «Урагша!» и кони сорвутся в намёт.
22
Уверенности, что воины пойдут вперёд по его команде, у Таргутай-Кирилтуха вовсе не было. Измотанное бесконечными блужданиями по следу растаявшего в степных далях Темучина, войско его втягивалось в предгорья. Впереди желтел невысокий, но плотный сосняк. Над лесом, из-за гор, заходила тяжёлая тёмная туча. Таргутай-Кирилтух, горбясь в седле, косился на тучу, невесело думая, что с такого неба и снег может сорваться, а тогда какие следы отыщешь?
Но не только это пригибало его голову. Таргутай-Кирилтух уже понимал, что он и на этот раз не успел за сыном Оелун. Опоздал, как опоздал вырвать с корнем род Есугей-багатура, догнать Оелун в степи, набить кангу на шею Темучину, да и прирезать его, как барана, опоздал.
Хлестнул холодный ветер. Таргутай-Кирилтух вскинул пятерню, прикрываясь от злого порыва, увидел: тучи идут над головой.
«Будет снег, — решил Таргутай-Кирилтух, — будет, если не сегодня, то завтра беспременно».
Он понял: теперь надо думать о том только, как закончить несчастный поход. То, что Темучина он не достанет, стало ясно и ему.
А сказать такое Таргутай-Кирилтуху было непросто.
Он знал, что среди нойонов говорят: не место Таргутай-Кирилтуху во главе войска. О том шептались за спиной, но вот накануне в его шатёр пришли нойоны, и Сача-беки, которому он верил больше других, сказал при всех:
— Кто боится порки, всё равно что выпорот. А ты боишься Темучина, так как доверить тебе войско?
Кое-кто из нойонов стоял опустив голову, и Таргутай-Кирилтух это увидел и приободрился. Припомнил поговорку: если тебя укусит собака, не отвечай ей тем же — и, словно не услышав дерзких слов Сача-беки, широко повёл рукой по юрте. Сказал с лаской:
— Садитесь, нойоны, в этой юрте всегда рады гостям. — Крикнул, приподнимаясь с подушек: — Эй, баурчи, чаши гостям да побольше бурдюк с архи неси!
Гости сели вокруг очага.
Таргутай-Кирилтух начал миролюбиво:
— От хорошего разговора уклоняется только глупый...
Склонил голову набок, взглянул на Сача-беки, сказал:
— От лая холм не упадёт... Зачем кричать? Говори дело.
Сача-беки ждал шума, злой перебранки, даже свалки, а разговор вон как обернулся. Он закусил губу.
Баурчи, словно давно стоял за пологом с чашами, полными архи, вбежал в юрту и, кланяясь, начал угощать гостей.
Таргутай-Кирилтух как ни в чём не бывало грел чашу с архи над углями. Улыбался.
Сача-беки понял: нойон выигрывает время.
Так оно и было.
Ждал, ждал Таргутай-Кирилтух этого разговора, но всё же он явился для него неожиданностью. И сейчас Таргутай-Кирилтух обдумывал, как себя вести. Тяготила его власть над улусом, но и уступать её он не хотел. Да ещё вот так, чтобы в походе сбросили с первого места. В таком разе, знал он, падают больно и донизу. А то и расшибаются насмерть.
Таргутай-Кирилтух поднял чашу, одним глотком выпил архи, сжал челюсти. И вдруг выказалось, что не такие уж толстые у него — сластолюбца и чревоугодника — губы. Нет. Сжались плотно губы, как тяжёлые колоды. И глаза, тонувшие в жирных складках, неожиданно глянули жёстко, и всё лицо отвердело, явив с очевидностью, что этот человек, мгновение назад казавшийся вялым, рыхлым, слабовольным, совсем иной, и он за себя постоит. Да как ещё постоит! Глыба это тяжкая, и подступаться к ней надо с осторожностью, не то стронется с места и будет худо. И вот считали, что невеликого ума нойон ленив и ничего вокруг не видит, но и это оказалось не так. Видел он всё. Молчал, но видел. И заговорил так, как никто не ожидал.
— Что, Сача-беки, — начал Таргутай-Кирилтух, — думаешь, я не знаю, что ты лисой вокруг нойонов ходишь? Шепчешь в уши,