— Погоди, я запишу, — просит она, и тут же слышится сигнал входящего.
— Подожди минутку. — Я нажимаю на кнопку.
Звонит, разумеется, Каролина.
— Можно Джека?
— Здравствуй, Каролина. — Поразительно, насколько спокоен мой голос, хотя в животе стягивается узел. Во мне умер отличный адвокат. Я все-таки дочь своего отца. — Сейчас. — Я снова переключаюсь на маму. — Это Каролина.
— Ты больше не можешь разговаривать?
— Да. Увидимся в парке, ладно?
— Конечно. Послушай, милая…
— Мама, мне действительно пора.
— Ну ладно. Я люблю тебя.
— И я тебя люблю, мама.
Я передаю трубку мужу. Бедный Джек. Это я швырнула его сына в Гарлем-Меер и поругалась с его бывшей женой, но именно он теперь вынужден стоять и терпеть, пока Каролина сверлит ему мозг. Я поражаюсь, с какой энергией он защищает меня, пусть и моими же словами: Джек использует фразы, которые сказала я, когда защищалась от его упреков.
— Это была случайность… Они поскользнулись и упали… Он всего лишь слегка промок…
Я чувствую особую благодарность, когда он говорит Каролине, что она преувеличивает. Джек значительно вырастает в моих глазах, когда намекает, что она, кажется, страдает водобоязнью. Это очень хорошее слово. Я жду, что он предложит ей побывать у психолога — честное слово, сама я готова сбросить эту женщину в Гарлем-Меер, — но Джек не настолько саркастичен. Увы, в конце разговора он даже извиняется. А потом говорит:
— Спасибо. Спасибо, я тебе признателен.
— Спасибо? — в ужасе повторяю я. — За что? За что спасибо?
Он машет рукой, приказывая мне замолчать, а потом кладет трубку.
— Черт возьми, за что ты ее поблагодарил?
— Она сказала, что не собиралась ничего тебе говорить по поводу инцидента. Каролина думала оставить все как есть, но Уильям так расстроился, что у нее просто не осталось выбора…
— Инцидент. — Я горько смеюсь. — Ты поблагодарил ее за то, что она передумала и наорала на тебя?
— Я поблагодарил ее за то, что она собиралась оставить все как есть. Я ее успокаиваю, Эмилия, неужели ты не понимаешь? Ты не понимаешь, что я вынужден это делать? Я вынужден уламывать Каролину. Господи, уж ты-то должна меня понять…
— Почему? Потому что меня тебе тоже приходится уламывать?
— Я этого не говорил.
— Но имел это в виду.
— Может, хватит, Эмилия? — Он сдергивает пиджак и бросает его на кресло, следом — галстук, расстегивает верхнюю пуговицу на рубашке и тяжело опускается на кровать рядом со мной. Порывисто трет рукой лицо. — Я так от всего устал…
Я беру мужа за руку.
— Прости. Прости. Поверить не могу, что я это сказала. Я сама во всем виновата. — Я целую его ладонь. — Прости, Джек.
— Хорошо.
Я подношу его ладонь к своей щеке и прижимаюсь к ней лицом. Она такая гладкая.
— Как думаешь, Уильям пойдет с нами на Марш памяти? — спрашиваю я.
— Что?
— Ну, Марш памяти. Моя мама только что звонила и спрашивала. В следующее воскресенье. Двадцать девятого, в високосный день. В последний день февраля.
Джек не отнимает руку, но и не гладит мою щеку.
— Ты по-прежнему хочешь, чтобы он пошел?
— Мне нужно, чтобы он пошел…
Честное слово. Я хочу, чтобы мы все трое были там, даже Уильям. Особенно Уильям. Таким образом я смогу показать ему, что пытаюсь все исправить, пытаюсь стать мачехой, которая ни за что не бросит ребенка в ледяную воду. Мачехой, к которой можно обратиться, если ты испачкал штаны. Если Уильям пойдет с нами, я начну восстанавливать свою жизнь и нашу семью.
Я объясняю это Джеку. Он, кажется, не уверен, но говорит:
— Уильям пойдет.
— Но Каролина сказала, что мне больше нельзя брать его в парк.
— Это не ее дело.
Глава 25
Вечером в воскресенье, двадцать девятого февраля, мы с Джеком и Уильямом едем к Земляничным полям и черно-белому круглому мемориалу «Битлз», откуда начнется Марш памяти. Будучи человеком добросовестным и законопослушным, я зарегистрировалась онлайн, пусть даже ради этого мне потребовалось написать имя и дату рождения своей «бесценной малютки». Я заплатила двадцать долларов взноса, по максимальному тарифу, но отказалась от фирменной футболки и свитера.
Понятия не имею, много ли народу собирается участвовать. Пока мы идем вдоль парка, в сторону Семьдесят второй улицы, я посматриваю на прохожих, пытаясь угадать тех, кто тоже хочет присоединиться к Маршу памяти. Меланхолического вида женщина вполне может быть одной из нас, но когда она заходит под элегантный козырек отеля «Лангхэм», в теплое сияние вестибюля, я напоминаю себе, что есть и другие причины для уныния, кроме потери ребенка. Мы заходим в парк вслед за двумя блондинками в лыжных куртках. Хотя они бодро болтают и на ходу прихлебывают кофе, это участницы Марша памяти.
— Это твои ворота, Эмилия, — замечает Уильям.
— Что?
— Это Женские ворота. Они так называются. Вход на Семьдесят второй улице называется Женскими воротами.
Я не в силах наслаждаться болтовней Уильяма. Ценю, что он многое знает о парке, который я так люблю, но сегодня я слишком взволнована и не могу разделить с ним его радость.
Земляничные поля заполнены людьми. Их слишком много, чтобы с комфортом расположиться вокруг мемориала, поэтому они занимают площадку позади скамеек (летом там травянистая лужайка, а сейчас, зимой, просто участок утоптанной земли). Некоторые стоят совсем далеко, возле обнаженных скрюченных глициний. В центре мозаики — женщина с листком, она отмечает пришедших. Вокруг змеится длинная очередь, а еще две женщины роются в огромной картонной коробке у ее ног.
— Я пойду запишусь, — говорю я Джеку.
Добравшись до «головы» очереди, я уже сожалею о том, что пришла. На Земляничных полях холодно и неуютно, люди слишком ласково улыбаются друг другу, а некоторые женщины надели поверх курток огромные футболки с надписью «Марш памяти». Они циркулируют в толпе, предлагая носовые платки. Большинство участников прикололи к одежде огромные белые звезды с написанными на них именами. Возможно, я единственная, кто считает, что они неприятно схожи с желтыми звездами времен нацистов.
Пока стоим в очереди, я читаю имена на звездах у соседей: «Джейкоб, 12.16.03», «Талула Ли. 3.3.01». У некоторых женщин — не одно имя на звезде, и я начинаю гадать, что за проклятие их преследует. Меня по-настоящему пугает дама в ярко-розовом пальто и бирюзовых сапогах — у нее на звезде целых три имени. Я всматриваюсь. Две даты с промежутком в три месяца и еще одна — полгода спустя. Ощущая сильнейшее головокружение, я понимаю, что эта женщина оплакивает свои выкидыши. Генри Маркус, Джексон Фелипе и Люси Джулиана. Интересно, как она определила пол? По крайней мере в двух случаях было слишком рано, чтобы узнать пол ребенка даже при помощи ультразвука.