Франко, судье Кастильо, вам.
– Не угрожай мне, кретин. На этой фотографии только вы двое. Американцы бунтуют, и ни губернатор, ни я этого не допустим. Уйди по-хорошему. Потом будет видно, возможно, еще вернешься.
– А Франко?
– Мигель, позаботься о себе. Вы двое теперь главные подозреваемые, а Франко к тому же предполагаемый убийца своей жены, – вклинивается мэр.
– Жена Франко – совсем другое. Уверяю вас, мы не убивали чертовых малолеток.
– Ты утратил право уверять в чем-либо, – веско произносит сеньор Кастильо.
– А пока мы восстанавливаем дель Валье, пусть проводит вскрытие Эванхелины Монтеро. Я жду твоей отставки. Для твоего же блага. Можешь заявить, что уходишь, так как невиновен и не хочешь вмешиваться в расследование. Мы не знаем, чем обернется шествие. – Прокурор в раздражении трет ладонью лицо и на мгновение закрывает глаза.
* * *
Демонстранты движутся медленно. На головы участников и наблюдателей падают капли и слова «убийство», «безнаказанность», «преступники».
Поднимаются и опускаются плакаты на испанском и английском языках.
Эхо отражается от стен городской больницы, где Эстебан дель Валье проникает в секреты, которые скрывает тело Эванхелины Монтеро. Судмедэксперт разглядывает ее чистое, без грязи лицо и спрашивает:
– Что произошло?
Он никогда не сможет воссоздать сцену полностью, выудить ее из тела этой женщины, не утратившей красоты даже после смерти.
Не побывав in situ[33], Эстебан пытается угадать, как она сломала шею и умерла. Представляет момент падения и удара основанием черепа. Он не сможет написать в отчете, что она вышла из дома ночью. Выбежала, спасаясь от Умберто, как затравленное животное, движимое инстинктом самосохранения. Страх мешал ей думать. Когда Франко толкнул ее на землю, череп треснул, словно грецкий орех; она скатилась к воде и осталась лежать лицом вниз.
Дель Валье не напишет всего этого в своем отчете; однако он укажет, что обнаружил синяки от старых ударов, поврежденные ребра, внутренние гематомы. Воображение нарисует ему, как Умберто Франко бьет жену.
– Он был ублюдком, да? – спрашивает судмедэксперт, вытирая тело марлей.
* * *
Дождь стихает, побежденный сопротивлением демонстрантов, и только мелкая морось сопровождает мужчин и женщин на узких улочках.
Одни что-то выкрикивают, другие идут молча. Хоровой ропот заставляет вибрировать стены, крыши и людские тела. Улицы и тротуары. Словно Бермудский треугольник, который поглощает все на своем пути.
Вирхиния Альдама шагает с закрытым зонтом в руке, то и дело приглаживая мокрые волосы, будто пытаясь исправить непоправимое. Сегодня ни свет ни заря Леопольдо Лопес явился к ним в похоронное бюро, чтобы сообщить о шествии, – после убийств владельцы обеих контор возобновили дружбу. Вирхиния идет одна, ее муж не захотел участвовать. Они поссорились: женщина заявила, что работа с мертвыми сделала его бесчувственным.
– Убитая – не просто покойница, каких обычно привозят в похоронное бюро, – сказала она мужу и получила в качестве ответа вздернутую бровь.
У Вирхинии такое чувство, что Летисия Альмейда, чье посмертное уединение она невольно нарушила, стала для нее близкой родственницей.
Белая волна проходит перед зданием «Вестника Альенде», на мгновение останавливается, и крики: «Трус! Убийца! Преступник! Насильник!» – раздаются в редакции, где за несколько минут до того главный редактор и репортеры, включая Леонардо Альвареса, обсуждали, публиковать или нет некролог Эванхелине Франко и нужно ли освещать демонстрацию. Леонардо Альварес закрывает окна, чтобы не слышать криков снаружи.
* * *
Тремя этажами выше морга Умберто Франко, ныне вдовец, просит у медсестры еще обезболивающих. За дверью дежурит полицейский: Франко подозревается в убийстве, но его адвокат уже добился того, чтобы слово не произносилось официально, и вручил кому надо конверт с деньгами, так что охранник тут лишь для видимости. Дочь Франко сидит здесь же: отец заставил ее остаться, приказав своему водителю не выпускать девочку из палаты.
– Папа, расскажи мне, что случилось с мамой. Ты правда ее убил?
– У тебя уже есть билет на самолет, улетаешь ночью, – перебивает адвокат, обращаясь к Франко. – Ты должен исчезнуть как можно скорее. Мы переправим тебя на вертолете в Мехико. Все готово к отъезду, в Хьюстоне тебя примет специалист.
– Хьюстон? Ты летишь в Хьюстон?.. Как ты можешь! Папа, ответь: ты убил маму?
– Здесь мне отрежут ногу и посадят за преступление, которого я не совершал. Ты летишь со мной.
– Никуда я не полечу. Ты держишь меня силой. И кроме того, нужно похоронить…
– Твоя тетя и бабушка с дедушкой позаботятся о похоронах.
– Нет! Я не могу поехать. Я не хочу! Ты рехнулся! – ее голос переходит в плач.
Накануне вечером в доме тети они с двоюродной сестрой напились в спальне, украв бутылку текилы из буфета в столовой. Кузина заявила, что Беатрис должна забыть о родителях с их разборками, что не ей расхлебывать эту кашу или становиться сиделкой при матери. Они поднимали бутылку за каждый довод и пили прямо из горлышка, возбуждая смех и притупляя сознание. Литра текилы оказалось достаточно, чтобы проспать до полудня. Когда пришло известие о смерти Эванхелины, тетя не стала ее будить, сообщив обо всем уже в разгар дня, после того как Эстебан дель Валье уведомил, что вскрытие займет некоторое время.
– Твоя мама мертва, – сказала она племяннице, сидящей на краю кровати в спальне, где двоюродные сестры боролись с похмельем. Женщина не хотела продолжать, но смятение и гнев взяли верх. – Я думаю, ее убил твой отец.
Стоило это сказать, голосовые связки будто стянуло гордиевым узлом; она опустилась на кровать, делая частые вдохи, а ее дочь тем временем обнимала двоюродную сестру.
* * *
– Вам всем нельзя здесь находиться, – заявляет медсестра в палате Франко.
– Умберто, если вы уедете, нет гарантий, что вашу ногу спасут, может развиться сепсис и гангрена, – настаивает врач.
– Неважно, я не могу остаться.
Он боится не только за свою ногу. Как бы Франко ни старался думать о чем-то другом, он не в силах выкинуть из головы звук, с каким череп жены ударился о камень.
В этот момент сотни людей движутся к городской ратуше, а фотография, сделанная Летисией Альмейдой, распространяется как инфекция.
* * *
Тремя этажами ниже сестра Эванхелины ждет возле морга. Она обвиняла своего зятя, кричала на него и называла убийцей, пока персонал больницы не заставил ее замолчать. Сидя на том же стуле, где несколько дней назад Моника Альмейда ждала тело дочери, женщина прикрыла нос платком, который постоянно сбрызгивает духами. Она не плачет по сестре, опасаясь, как бы вместе со слезами не испарились гнев, досада, решимость и желание отомстить Умберто Франко.
* * *
Демонстранты проходят перед гостиницей «Посада