квартиры в длину нескольких букарестских улиц и в ширину каждой из них, совершенно запруднив собой путь другим; арнауты сидели на козлах, держа ружья на отвес, как здесь водится, пугая собой ямщиков и смеша проходящих; бичи захлопали оглушительно и поднялся крик десятка погонщиков, «суруджи», который слышен был и среди этого шумного бичеванья и среди стука экипажей по мостовой. Мы отправились.
До Плоэшти верст семьдесят; дорога ровна и скучна. Жители бедны и слабы, как жители большей части равнин Валахии и Молдавии. Здесь еще отзывается городом, его болезнями и нищетой. Но чем далее от Плоэшти в горы, тем народ крепче, ловче; довольство как мы заметили, развивается по мере повышения горной полосы. У Брязы представляется вам мир Карпата, отдельный, счастливый своим уеденением и безмятежною жизнью, населенный людьми, постигающими инстинктом все величие окружающей их природы и благословляющими ее за то, что она оградила их от влияния валахских земских властей, «окырмуиторов» и разных «зопчиев», которые показываются здесь только изредка, налетом.
Плоэшти в роде нашего малороссийского порядочного городка, но отличается от него своим азиатским духом, своей теснотой и этим вечным базаром на улицах, столь общим всем городам Востока. Плоэшти – главный город Праовского округа, чем он, конечно, должен гордиться, потому что далеко не стоит своего округа, и местопребывание окырмуитора, исправника, который, после самого радушного гостеприимства, снабдил нас драбанцами и письмами в горы. До Брязы – сорок пять верст от Плоэшти – можно ехать в коляске: дорога, пока хороша; но далее не советую брать экипажа и лучше ехать верхом. Оттуда до Кумарника час езды, вдоль русла Праово, которую вы должны переехать, на этом пространстве, раз пятнадцать. Дорога идет с камня на камень, по осыпям гор; несмотря на то, вы встречаете беспрестанно ряды навьюченных лошадей, а иногда и подводы с тяжестями, потому что здесь путь сообщения, не почтовый, однако соединяющий Валахию с границей австрийской, и собственно с Кронштатом, до которого отсюда часов шесть езды.
Скажу несколько слов о Кумарнике, чтобы дать понятие о том, что означает деревня в горах, тем более, что Кумарник может назваться, по преимуществу, деревней.
Сотни три чистеньких, беленьких домиков, с деревянными кровлями, рассеяны на большом пространстве, в горах; почти каждый домик стоит особняком, каждый обнесен садиком, состоящим преимущественно из деревьев сливных и волошских орехов, немного груш и яблонь, с грядами кукурузы, а иногда и ячменя; в домике чистота и довольство; широкая нара, устланная самодельными коврами или одеялами и подушками занимает половину комнаты; маленькая печь, которой топка большей частью снаружи, в сенях, несколько образов, несколько кухонной посуды. Хозяйка рослая, с прекрасной талией, – принадлежностью горных жителей, – с черными, блестящими глазами – принадлежностью жителей Валахии – хозяйка и все домочадцы женского пола ткут сукно и пестрядь, для одежды мужской и своей собственной, потому что они, подобно нашим малороссиянкам, ходят в шерстяных запасках; белая, шитая в узор рубаха дополняет их наряд. Мужчин вы не увидите в избе: благодаря благодатному климату, они всегда на дворе, большей частью на работе: горы не долины, земли мало; надобно трудом дополнять недостаток ее. Мужчины в белых свитках; только лапти, вместо сапог, да подбритые спереди волосы, как у сербов и черногорцев, отличают их от малороссиян. Грудь их, мощная, обросшая волосами, всегда обнажена в стужу и в жар: ей так легко дышать горным воздухом! Воли и воли просит она, и как высоко ценит здешний житель эту волю, как благословляет русских, своей кровью искупивших ему свободу, как благоговеет перед именем русского царя, освободившего его от чужеземного ига и даровавшего ему «органический регламент», на котором опираются все права края.
До самого Адрианопольского трактата здешний крестьянин не мог располагать своей собственностью; на все его произведения правительством назначались цены, которые доходили до трех рублей ассигнациями за четверть пшеницы и все это отдавалось на откуп или забиралось правительством, по системе Мегмета-Али. Валахский крестьянин и не думал о накоплении своей собственности и если у него был годичный запас кукурузы, то он считал себя счастливым человеком. Теперь же обыкновенная годичная подать здешнего селянина состоит, в так называемой, десятине, то есть, десятой части всех его сельских произведений в пользу владельцев земли и государственной подати, простирающейся на один червонец, со включением рекрутских, дорожных и других повинностей; кроме того, он платит за излишек земли, если его имеет, а его имеет почти каждый; и сверх всего этого работает двенадцать дней в пользу владельца. Правда, как большая часть имений Валахии находится в аренде и преимущественно у греков, то часто права поселян нарушаются; но где же не бывает злоупотреблений власти, а в Валахии и Молдавии, конечно, более, чем в других землях, где временем и законом упрочены права народа.
Кумарник, поместье господаря, Бибеско, доставшееся ему вместе с другими обширными владениями за женой, из фамилии Бранковано, одной из богатейших фамилий в обеих княжествах. Мы приехали в Кумарник вечером. Молодая луна ярко освещала и чистенький, бело-набело выкрашенный деревянный господарский дом, и широкий двор, обнесенный небольшими пристройками и загородами, и всю картину, рисовавшуюся на нем во фламандском вкусе: два-три горных пастуха, в шляпах с широкими тульями, облокотившись на свои посохи, с изумлением глядели на толпу всадников; несколько собак лаяли издали, как бы недоумевая, что им делать при виде небывалых пришельцев; усталые, безмятежно лежавшие быки приподняли свои головы; все было в вечернем сборе и все с любопытством глядело на нас. Арендатор – грек стоял на крыльце. После обычного приветствия, он ввел нас в комнаты, уютные и убранные, но в которых отзывалось еще сыростью, несмотря на яркий огонек в печи, потому что они оставались долго нежилыми: только князь занимал их во время своих редких приездов. Долго раздавался шум моего поезда на дворе, долго суетились в комнате домочадцы, укладывая мои вещи и заботясь о нашем ночном приюте; наконец, мало-помалу, все пришло в порядок; подали кипящий самовар и хозяева, приметив, что беседа их начинает мне надоедать, удалились.
Ух, как легко! Теплота уже разливалась в комнате; отрадная влага чая оживляла истомленные трудной дорогой мои члены; за окном шумела и кипела Праова, вырвавшаяся из горных ущелий и яростно несущаяся вперед, как голодная львица; а мой самовар ворковал мне про радости домашней жизни, про мирный кров. На дворе, против окна, высилась грозным великаном покрытая снегом, как гробовым саваном, конусообразная гора Плешува и шумела и качалась покрытая инеем дубовая трущоба, сверкая кристаллами снега и переливаясь лучами месяца; а в уютной комнате было светло, на душе