Читать интересную книгу Либеральный Апокалипсис. Сборник социальных антиутопий - Составитель Чекмаев

Он услышал довольный смешок Бориса.

— Я, пожалуй, останусь и понаблюдаю, Ваше преосвященство.

— Воля ваша. Микаэль, подойдите.

Аипман почувствовал, как кровь прилила к вискам. Кардинал нараспев произнес несколько слов на незнакомом тягучем наречии. Микаэль с отстраненным удивлением понял, что поднимается с кресла.

«Я знаю этот язык, — подумал старший хабермас. — Я всегда его знал, только делал вид, что не знаю…»

Он по–прежнему не мог заставить себя поднять голову, но знал, что увидит впереди, если все–таки пересилит себя.

Зияющую тьму пещеры.

Татьяна Минасян. Чудовище среди нас

Приближалось время ужина, и Олег, как обычно, улегся на кровать и отвернулся к стене, чтобы не общаться с медбратьями и не видеть тех брезгливо–любопытных взглядов, которые они украдкой на него бросали. Долго ждать ему не пришлось: еду в больнице всегда приносили вовремя, и на этот раз дверной замок тоже щелкнул ровно в семь вечера. Олег закрыл глаза и негромко засопел, изображая ровное дыхание спящего человека. За его спиной послышались шаги, потом стук поставленного на тумбочку подноса, а еще через пару секунд, к огромному разочарованию притворщика, презрительное хмыканье:

— Хватит симулировать, больной Серебрянский, у спящих ресницы так не дергаются!

Олег заскрипел зубами, открыл глаза и перевернулся на спину. Этот медбрат, которого, судя по вышитой на халате надписи, звали А.Д. Лебедкин, был самым болтливым из всех сотрудников больницы, и уж если ему приспичило в очередной раз высказать своему подопечному, что он думает о нем, или о последних событиях в мире, или еще о чем–нибудь важном с его точки зрения, его все равно придется выслушать. Теоретически на него, конечно, можно было пожаловаться врачам, но

Серебрянский не сомневался, что его жалобу больничное начальство проигнорирует. В самом деле, кто будет всерьез прислушиваться к просьбам «кровожадного и безжалостного чудовища»? Пусть это чудовище скажет спасибо, что с ним вообще по–человечески обращаются, а не так, как оно того заслуживает!

— Сегодня про твой случай сразу две передачи было! — подмигнул ему медбрат. — Хочешь узнать, что там про тебя говорили?

— Нет, не хочу! — рявкнул на него Олег и снова повернулся на бок, уткнувшись носом в мягкую, как поверхность кресла или дивана, стену.

— Зря, тебе будет интересно! — послышался стук придвигаемого к кровати стула, который потом жалобно заскрипел под тяжестью мускулистого медработника. — В одной передаче медики и биологи обсуждали, можно ли тебя во всех смыслах считать человеком. Рассказать, к какому выводу они в итоге пришли?

— Не надо. Я и так это знаю, — буркнул пациент, против воли втягиваясь в разговор. — Половина эскпертов сказала, что можно, половина — что нельзя, а потом ведущий с умным видом объявил, что это просто замечательно, что у всех такие разные мнения.

Медбрат захохотал и в восторге хлопнул в ладоши:

— Точно, именно так все и было! А что было во второй передаче, можешь угадать? Там тебя разные религиозные деятели обсуждали.

— Да? Ну, там они, наверное, сперва немного поспорили, а потом пришли к полному согласию, что я — безнадежный грешник и мне уже ничем нельзя помочь, — предположил Олег. — Ну и подробно расписали, как я буду гореть в аду синим пламенем. Угадал?

— Почти дословно! — снова прыснул Лебедкин. — Не знаю, человек ты или чудище, но соображалка у тебя варит! Пока еще…

Теперь Олег промолчал — лишнее напоминание о том, что «соображалки» он вполне может скоро лишиться, вновь вернуло его в состояние полного равнодушия ко всему происходящему. Медбрат, похоже, именно этого и добивался, потому что продолжать болтовню не стал и, издевательским тоном пожелав больному приятного аппетита, вышел из палаты. Олег некоторое время продолжал лежать неподвижно, но потом все–таки сел на кровати и потянулся за небьющейся пластиковой тарелкой и такой же пластиковой ложкой. Есть ему не хотелось с того дня, как он оказался в этой больнице, но отказ от еды означал медленную потерю сил и превращение в слабый и неспособный постоять за себя полутруп, а потом и, по слухам, очень неприятную смерть — это казалось пациенту слишком унизительным. Поэтому пока Олег съедал все, что ему приносили, успокаивая себя тем, что начать голодовку никогда не поздно. Кормить насильно его точно не будут, чтобы не нарушать «священное право каждой личности как угодно распоряжаться своей жизнью».

Запихнув в себя безвкусную больничную кашу, Серебрянский снова вытянулся на кровати, отвернулся к стене и приготовился лежать так следующие два часа, пока в палате не погасят свет, а потом — еще час–полтора, пока ему не удастся заснуть. Это было ужасно трудно, гораздо труднее, чем если бы он занимался самой тяжелой работой, но больше в комнате с мягкими стенами делать было нечего. Разве что попробовать разломать легкую, но прочную пластмассовую мебель, но это неминуемо закончилось бы успокоительным уколом и сном, состоящим из целой серии одинаковых, повторяющихся кошмаров. Правда, те же кошмары преследовали Олега и в обычных, не вызванных лекарствами, снах, но так у него, по крайней мере, была возможность вовремя проснуться…

…Он медленно шел между двух бесконечных витрин, заваленных яркими упаковками сыров и йогуртов, рассеянно спрашивал себя, что ему больше хочется купить, так же рассеянно скользил взглядом по другим посетителям супермаркета — и вдруг все изменилось. Громкий хлопок где–то впереди, мгновенно последовавший за ним визг, покупатели, побросавшие тележки и кинувшиеся кто на пол, кто — к входу в служебное помещение магазина, а кто — за спину к другим, менее расторопным людям, не успевшим понять, что происходит, и замершим на месте. А потом второй хлопок и новый крик, тихий, сдавленный, почти сразу заглушённый пронзительным воплем нескольких людей. И вот он, Олег, бросив корзину с уже выбранными продуктами, уже летит на тот слабый крик, успевает увидеть лежащую на полу молодую девушку в светлой блузке с красными разводами и другую девушку, привалившуюся спиной к витрине и закрывшую лицо руками, а потом видит парня с небольшим пистолетом, из которого тот целится в эту вторую, еще живую девушку, и, уже ничего не соображая, толкает стрелявшего в бок, наваливаясь на него всей своей тяжестью и стремясь только к одному — отпихнуть его как можно дальше от людей, не дать, не позволить ему еще кого–нибудь убить… А тот от толчка Олега летит к стене, на тумбу с весами, опрокидывает ее на пол и падает сам. И после этого почему–то не вскакивает и вообще больше не шевелится.

Серебрянский с трудом вырвался из сна в свою тесную темную палату и долго не мог восстановить дыхание. А потом еще полночи лежал неподвижно, считая минуты и часы и не зная, чего он боится больше — пролежать без сна до самого утра или заснуть и снова, во всех подробностях, пережить все случившееся с ним в супермаркете. С той минуты, как он туда вошел, и до того момента, как его скрутили выскочившие из–за витрины охранники, а полная кассирша, подбежав к упавшему парню с пистолетом, наклонилась над ним и заголосила: «Убийца!» До той секунды, когда Олег понял, что этот крик относился не к ударившемуся о тумбочку виском стрелявшему психу, а к нему.

— …а теперь, Олег Юрьевич, посмотрите, что о вас думают специалисты по психологии. — Врач открыл другой файл, и на мониторе возникло усталое вытянутое лицо женщины лет пятидесяти.

— Так называемое «героическое поведение» человеку прививают в детстве, — заговорила она в подсунутый ей под нос микрофон. — Так бывает, если родители не любят ребенка таким, какой он есть, а ставят ему условия: «Делай то–то и то–то, поступай так–то и так–то, и тогда мы будем тебя любить». В результате несчастный ребенок приучается все время делать что–то хорошее, старается стать еще лучше, чтобы заслужить родительскую любовь. А потом он переносит этот тип поведения во взрослую жизнь. Как нам удалось выяснить, покойные родители Серебрянского применяли к нему именно такое травмирующее воспитание. Его заставляли делать разную работу по дому и хвалили его, если он выполнял ее. Кроме того, его хвалили за хорошую учебу в школе и за то, что он помогал другим детям. Был случай, когда он защитил малыша, которого обижали более старшие дети, и отец с матерью после этого заявили, что гордятся им. Естественно, после этого у Серебрянского развился комплекс спасателя: он старался делать все, чтобы родители гордились им и дальше. Он и сейчас подсознательно хочет этого, несмотря на то что родителей уже нет в живых. Поэтому я против того, чтобы считать его чудовищем — это несчастный человек с искалеченной в детстве психикой. В этом виноваты его родители, а также семейные консультанты, которые не заметили опасности для ребенка, пока он был маленьким, и не изъяли его из семьи.