Почему эта мерзкая незаконнорожденная всегда одерживает верх? Почему Клеман любит ее до такой степени, что не боится мести Мабиль? А Жильбер? А остальные? Почему?
Неожиданно Мабиль успокоилась. Она думала, что ненавидит даму де Суарси. Но это не так. Она просто желала ей зла. Ненависть, настоящая ненависть, та, которая сокрушает все, пришла только сейчас. Ненависть двигала ею, и Мабиль не отступит ни на шаг. Ненависть затмит собой страх, сожаление.
Острие ножа перестало кусать шею Аделины, по-прежнему плачущей.
– Слушай меня внимательно, идиотка! Я возвращаюсь в свою комнату. Если я услышу, что ты встала до наступления утра, если я услышу от тебя хоть слово, ты погибла. Поняла? Если надо, писай в тюфяк, но чтобы я не слышала никаких движений!
Аделина поспешно закивала головой.
Мабиль вышла из ее комнатушки. Ей оставалось всего несколько часов, чтобы уйти как можно дальше от людей Аньес де Суарси.
Новость об исчезновении Мабиль не удивила Аньес и уж тем более Клемана, который слушал на кухне откровения Аделины, лицо которой распухло от слез.
– Будем надеяться, что ее растерзает медведь, – начал Клеман, когда они с Аньес вошли в сенной сарай, в котором некогда лежал труп, принесенный людьми бальи.
– Но они тоже опасаются гадюк.
– Мадам, вы собираетесь послать людей на ее поиски?
– Она ушла несколько часов назад, и наши рабочие лошади не в состоянии будут ее догнать. Но, даже если они ее догонят, что я буду потом с ней делать? Не забывай, она принадлежит моему сводному брату. Так или иначе, мне придется ее отдать ему, чтобы он вершил над ней суд.
– В самом деле, уж лучше позволить ей блуждать по лесу. По словам Аделины, она, должно быть, убежала настолько быстро, насколько смогла. Она взяла с собой немного еды и еще меньше воды и одежды. Кто знает…
– Не надо слишком горячо надеяться, Клеман.
– В таком случае война уже у нашего порога.
Аньес погладила ребенка по волосам, прошептав таким усталым тоном, что тому стало страшно:
– Как верно эти прекрасные слова отражают наше положение. А теперь оставь меня, я должна подумать.
Клеман немного поколебался, но потом повиновался.
Аньес поднялась в свои покои. От бесконечной усталости она едва передвигала ноги. Как только за ней закрылась дверь, внешнее самообладание, которое она нарочито показывала, чтобы успокоить Клемана, исчезло. Если Мабиль удастся разлить свой яд, Эд поверит ей или сделает вид, что нерит ее коварству. Если ее сводный брат решит, что неточности в книге записей из часовни по поводу рождения Клемана и смерти Сивиллы были сделаны для того, чтобы скрыть тот факт, что Сивилла была еретичкой, Аньес пропала. Ее предполагаемые преступления были подведомственны инквизиторскому суду. Рыдания душили ее. Она опустилась на каменные плиты, встала на колени.
Что делать… что она могла сделать? Бесчисленные вопросы вертелись у нее в голове, но она была не в состоянии ответить ни на один из них.
Что станет с Клеманом? Он попадет в руки барона де Парне… Если только ей не удастся убедить его бежать… Но он ни за что не убежит без нее… Она заставит его… Главное, нельзя допустить, чтобы он заподозрил, что его дама находится в опасности. Иначе он останется с ней в надежде помочь ей, забыв о своем возрасте, рождении и о том, что он должен был скрывать. А Матильда? Надо защитить Матильду… Но куда ее отправить? У них не было никаких родственников, кроме Эда… Может, на какое-то время ее приютит аббатство Клэре? Но если Аньес обвинят в том, что она склонила священника к николаизму, ее лишат вдовьего наследства и материнских прав…
Из груди Аньес вырвалась бессвязная мольба:
– Молю тебя, Господи! Не наказывай их за мои грехи! Делай со мной все, что угодно, но пощади их! Они невиновны!
Сколько времени она плакала? Она не имела ни малейшего представления об этом. Аньес боролась с изнеможением, от которого слипались глаза.
Страх не спасает от укусов, дорогая. Наоборот.
Ярость подняла Аньес с колен, и она отругала себя.
Немедленно прекрати!
Выпрямись! Кто ты, чтобы так пресмыкаться!
Если ты дрогнешь, ты превратишься в легкую добычу. Они набросятся на тебя и порвут на куски.
Если ты дрогнешь, они заберут у тебя Клемана, Матильду, твое имя и твое имущество. Подумай об участи, которую они уготовят Клеману.
Если ты дрогнешь, ты заслужишь то, что с тобой сделают, и ты будешь виновна в том зле, которое они причинят ребенку.
Рычать громче, чем они, поднять хвост и уши и показать зубы, чтобы избежать опасности. Сражаться.
Таверна «Красная кобыла», Алансон, Перш, июль 1304 года
Инквизитор Никола Флорен сменил рясу на шоссы и шенс, на который он надел дублет[69] из бумазеи, затем темно-серую котту,[70] немного вышедшую из моды, но менявшую его внешность до неузнаваемости. Капюшон цвета шкурки крота, завязанный вокруг шеи, позволял ему скрыть тонзуру, которая выдала бы его, едва он переступит порог этой таверны на улице Крок. В полдень в таверне еще было мало посетителей.
Он узнал человека, назначившего ему встречу, и подошел к столу, за которым тот сидел. Человек без тени приветливой улыбки пригласил Никола сесть и начал разговор сразу после того, как хозяин таверны подал им новый кувшин вина.
– Как вы вчера объяснили моему посланцу, речь идет О деликатном деле, и поэтому все должно происходить В строжайшей тайне.
– Совершенно верно, – согласился Никола, попивая кино.
Под столом его колена коснулся какой-то предмет. Никола схватил его. Туго набитый кошелек, как они и договорились.
– Здесь сто ливров, еще сто ливров после вынесения приговора, – шепотом сказал Эд де 7Іарне.
– Я не понимаю, как вам удалось разыскать меня.
– В Алансон были назначены только три инквизитора.
– Мне по-прежнему непонятно, почему вы отвергли двух других кандидатов.
– Неважно, – возразил Эд де Ларне, которому было не по себе. – Важно то, что сведения, которые я получил, оказались верными. Теперь… если это… дело не интересует вас, остановимся на этом, – заключил он без особой уверенности.
Никола не попался на удочку. Этот человек нуждался в нем, иначе он не стал бы рисковать, назначая ему встречу. Впрочем, у него не было ни малейшего намерения терять двести ливров, небольшое состояние, и поэтому он поддержал собеседника:
– Вы правы, давайте вернемся к нашим делам.
Эд вздохнул с облегчением – незаметно, как он надеялся. Он начал произносить свою маленькую речь, которую повторял про себя уже десятки раз.
– Моя сводная сестра, мадам Аньес де Суарси, – женщина малопристойная и безнравственная. Что касается ее любви к нашей матери святой Церкви… ей не хватает искренности, и это самое малое, что можно сказать…