у берега. Мимоходом набрал килограмма полтора прыгающих словно кузнечики рачков.
Впереди у камней, там, где обычно Павлуша берет золотую рыбку, замедлил шаг. Почудился голос. Вроде кто-то плачет. Приблизился. Окликнул. Из-за плоского камня показалась макушка со спутанными волосами — Павел. Постричь бы его, да ножницами не хочется уродовать мальца. В райцентр отвезти времени пока нет...
— Ты плакал?
— Нет. Я вообще не плачу.
— А почему глаза красные?
— Натер кулаками.
— Оса ужалила, да?
— Я поторопился.
— Я же учил тебя, как надо ловить осу.
— Я забыл черпачок, а в ладонях воды мало получается. Вроде залил гнездо, взял двух мокрых, а третья вылезла из норки и ка-ак жахнет в палец!
— Ну ничего. От этого не умирают.
— А то я не знаю, отчего умирают.
— Знаю, что знаешь, а как же, Павел. Многое ты в этой жизни успел узнать...
Евграф примолк, рассматривая стоящего перед ним мальчишку. Евграф думал о том, о чем часто думал в последние дни: надо бы объединиться. Ему с ними. Руснаку с Марусей и этим человеком. Для них это важно, повеселей бы в жизнь посмотрели. Важно. Руснак думал над этим, казалось бы, простым делом уже немало дней. Думал, не приходя к определенному решению. Боялся. Возможно, если бы прибилась к его порогу иная женщина, пусть даже с этим же мальчишкой, с Павлушей, которого Руснак, всю жизнь бездетный человек, полюбил моментально, возможно, Евграф так тяжко не сомневался. Маруся пришла из того Руснакова прошлого, когда он был очень несчастлив, когда впервые в жизни явилась к нему мысль, даже не просто мысль, а сознание: семья не для него; женщины, с которыми он соединяется, не находят с ним не только счастья, но и простейшего покоя души. Маруся для Руснака больше, чем просто давняя добрая знакомая. Маруся свидетельница его бед. Бед его молодости. Маруся добрый страж его молодости. Чистый гений. Одно время Руснак настойчиво думал: женись он в свое время на этой женщине, все бы наверняка обернулось иначе. Но с течением времени — тихого довоенного, а особенно в долгие месяцы сидения в катакомбах, Евграф окончательно уверился: нельзя было ему связываться не только с Софкой, но и с другими после нее... Дело ведь не в них несчастных, а в нем. Он в себе несет этот рок. Как хорошо, что Маруся — этот чистый и бескорыстный человек — миновала его. Как хорошо, что у него всегда не оставалось ни малости сил, чтобы полюбить Марусю. Случись такое — возможно, не было бы Маруси. Ведь как получилось с той, последней, которая, как показалось Руснаку, сможет осчастливить его и себя семейным ладом, сможет родить ему дитя: мальчика или девочку — какая разница? Не успели срастись, только приживились друг к другу, — война. Руснака, еще с гражданской после контузии страдавшего тяжелейшими приступами головной боли, на фронт не призвали. Он сам отправился партизанить. Отправился, а последняя его жена — следом. Не прогонишь ведь. Взрослый человек... Нет ничего страшнее, чем под землею хоронить, в катакомбах-то этих. Зарекся Евграф тогда: если выберется к свету живому, никогда больше ни к одной женщине не подойдет с семейными намерениями. Жестокий то был зарок. Ведь вышел Руснак на свет божий еще крепкого мужского возраста.
— Ты что делаешь на своей работе? — прервал думы Евграфа Павлуша.
— Спасаю рыбу от погибели.
— Марусю ты спас, это я понимаю. Она человек. А рыбу зачем?
— Рыба, она, Павел, тоже существо. Она тоже в природе учреждена не только для того, чтобы ее жрать в три горла, или хуже того, наживаться на ней.
— Как наживаться?
— Есть люди, которые берут много красной рыбы, икры, чтобы продать за большие деньги.
— И ты успеваешь?
— Куда успеваешь? — Евграф еще раз увидел Павлушу — тощего, в старенькой не по плечу одежке, такого загорелого, что кажется недомытым; личико с кулачок. Правда, глаза ожили, вернулся к ним детский свет...
И сердце у Руснака качнулось, больно полетело куда-то в бездну. Он остался тут, а сердце отлетело.
— К рыбе, вот куда. Ее миллиарды в море, а ты один. И браконьеров много. Берег-то какой, сто километров или еще больше!
— Я не один. У нас тут целая бригада рыбоохраны, а берег и правда длинный. Не сто, а все двести километров. Надо успеть, мы и стараемся успевать.
— Граня! — Голос Павлуши как-то осел, приглох. — Спасибо тебе, что Марусю спас.
Руснак затряс головой. Его растрогали слова маленького человека. Не просто мальчишки, а рано, невозможно рано повзрослевшего мужичка с ноготок.
— Пойдем-ка, Павел. Я тут креветок набрал. Будем варить.
— Это рачков, что ли?
— Рачков. Нет ничего вкуснее, знаешь...
— Да. Мальчишки мне давали пробовать. Мало дали. Всего жменьку.
— Пойдем! Сейчас у тебя будет целая миска креветок.
Они шли по песку. Уже горячему. Кончался май. Было светло от высокой голубизны неба и глубокой — моря. Они шли, неся каждый свою добычу. А на камне — том самом, как месяц назад, снова сидела Маруся. Она глядела на них, приближающихся. И лицо ее дышало светом проснувшегося разума, памятью, тайной.
— Маруся, — крикнул издали Павлуша, — Граня креветок наловил!
Маруся поднялась. По движению можно было подумать — побежит навстречу. Но Маруся и шага не сделала. Она стояла, покачиваясь словно ковылинка.
А когда подошли Руснак да Павлуша, она взяла их руки — жесткую большую Евграфа, малую черную, словно лягушачья лапка, Павлуши и повела к хатке, у двери которой покачивались золотистые гирлянды прошлогоднего лука.
— Граня, ты бы взял меня помощником в рыбоохрану, — легко поглядел снизу вверх Павлуша. — Я тоже хочу, можно?
— Я тебя беспременно возьму, позже. Не сейчас. Марусю надо поддержать. Кто же ей рыбку будет ловить, если мы оба уйдем на работу?
— Она и сама скоро сможет, — заикнулся было Павлуша.
Руснак остановился:
— Но кто ей наживку словит? Оса — штука нешуточная. Гляди, Маруся, как ужалила его! — Руснак впервые в этот день поглядел на Марусю. Не просто в ее сторону, а прямо в лицо,