гнусных предложениях? О том, как тот его преследовал?
– Думаю, что все очень просто, сударыня. Я уверен, что ваш супруг брал всю тяжесть греха убийства на себя только потому, что все его воспоминания выглядели бы как попытки оправдать свой грех… Ничего другого в голову не приходит, сударыня!
Деревянный настил под ногами мелко и мощно задрожал, в конце перрона явился яркий свет головного ацетиленового фонаря локомотива, осторожно подходящего на первый путь. Дитятева обернулась на короткий сиплый гудок, пожала плечами:
– И этот литерный экспресс… К чему такие траты, этакая помпа, Марк Александрович? Неужели я не могла бы доехать до Берлина обычным пассажирским экспрессом?
И этот вопрос она неоднократно уже задавала – на него ответить графу, связанному обещанием, было труднее всего. Поэтому, отделавшись «обкатанной» фразой о езде с ветерком, он повернулся к носильщикам, отдал распоряжение:
– Багаж дамы занесете в первый вагон, любезные!
– Боже, так тут еще и один вагон? – вяло удивилась Ольга Владимировна. – А второй чей? Зачем он?
– Не знаю, сударыня, – поспешил ответить Ивелич. – Да и вам же лучше – когда локомотив везет один вагон, его на стрелках сильно болтает.
Дышащий паром и дымом паровоз подкатил к перрону два вагона, на подножках которых висели на поручнях кондукторы. Окна первого были темны, во втором вагоне светились два желтых прямоугольника. Дожидаясь, пока носильщики внесут поклажу в первый вагон, Дитятева снова поглядела на второй. Однако к нему никто не спешил, и из дверей никто не показался.
Носильщики выпрыгнули из вагона и, снявши шапки, стали рядком в ожидании мзды. Приблизился и дежурный помощник начальника вокзала:
– Счастливого пути, сударыня! – раскатился он приятным баритоном, поднося пальцы к фуражке. – Ваш поезд отправляется через три минуты-с. Телеграфные депеши по линии посланы, вашему экспрессу дадена «зеленая улица» до самого Берлина-с. С ветерком домчитесь!
Ольга Владимировна, поддерживаемая Ивеличем, поднялась по ступенькам в свое купе. Граф зашел следом, поставил на пол наконец-то желтый саквояж.
– Тяжеловат он для вас, Ольга Владимировна. Но ничего, в Берлине вас встретят. С богом, и не держите на меня зла, сударыня!
– О чем вы, Марк Александрович? Какое зло? От вас, кроме добра и искреннего участия, я ничего не видала.
– Ну, мало ли, – буркнул, пряча глаза Ивелич. – Сейчас не де́ржите, вдруг потом чего вспомните… В общем, поезжайте с богом!
И одновременно с пронзительным свистком кондуктора он круто повернулся и спрыгнул на дебаркадер, закрыл за собой дверь.
Соскочив, он поманил дежурного помощника по вокзалу:
– Значит, «зеленая улица» до самого Берлина?
– Так точно-с! В полном соответствии с пожеланиями заказчика, не извольте беспокоиться, ваше сиятельство!
– Понятно… А что на границе? Там долго держат?
– На границе империи? Это литерных-то пассажиров? – почтительно рассмеялся железнодорожник. – Шутить изволите, ваше сиятельство! Да к ним пограничная стража и не заходит, чтоб не чинить беспокойства! Паспорт проводник заранее возьмет, штамп поставят мигом, и все дела! Стоянка две минуты-с!
– Понятно… Вот что, любезный, мне на пару минут надо непременно заглянуть во второй вагон. Задержите-ка отправление!
В кармане дежурного помощника хрустнула купюра. По размеру банкноты и хрусту опытный железнодорожный чин мигом определил: спорить не стоит!
– Ну, разве что на пару минут… Больше не могу-с, увольте!
Дитятева присела на диван у окна, подняла вуаль, отодвинула подальше настольную лампу под большим абажуром, чтобы не мешала смотреть. Ей показалось, что граф Ивелич что-то спросил у дежурного, а потом целенаправленно двинулся ко второму вагону. Ольга Владимировна даже прижалась правым виском к толстому стеклу, чтобы убедиться – но ничего не увидела. Лишь второй кондуктор, карауливший каждое движение помощника начальника, вдруг шагнул ближе к составу, зажег красный фонарь и направил его в сторону локомотива. Насколько знала Дитятева, на железной дороге это был сигнал, запрещающий движение. Почему же задержка? И что, интересно, графу понадобилось во втором вагоне, если он и вправду не знал, что за вагон и кто там? Додумать она не успела: кондуктор скоро сменил стеклышко фонаря на зеленое, и тут же дебаркадер Варшавского вокзала дрогнул и поплыл назад, все быстрее и быстрее. И вскоре красный «хвостовой» фонарь поезда растворился в темноте.
В дверь купе осторожно постучали, и всунувшийся вагонный проводник зачастил:
– Чайку, сударыня? Кофе с булошной мелочью? Какао? Может, перекусить желаете? Или сразу постельку приготовить?
– Чаю, пожалуй, с лимоном. Постель позже…
– Слуш-шаюсь! С лимоном-с! Сей момент!
Экспресс уже набрал ход и мчался сквозь ночь полным ходом. Локомотив изредка протяжно взрёвывал, словно гнал всех прочь со своего пути.
Покачиваясь в такт мягким колебаниям вагона, Ольга Владимировна крутила ложечкой в стакане, гоняя лимонный ломтик туда-сюда. Прикрыв веки, она невольно возвращалась мыслями к последним двум неделям в Петербурге. Кажется, за это время в ее жизни произошло событий больше, чем за предшествующие двадцать лет…
…Вагонный проводник уже несколько раз осторожно заглядывал в купе со стопкой пронзительно-белых хрустящих простыней в руках, и всякий раз Дитятева, погруженная в невеселые воспоминания, глядела на него непонимающе. Проводник поджимал губы и с извиняющим поклоном закрывал дверь: позже так позже, хозяин – барин. Вернее, барыня, черт бы ее побрал вместе с ее бессонницей! Шестой час утра, а поди-ка, не спит…
Наконец усталость сморила и даму. Поднявшись, она вышла в сверкающий начищенной бронзой и вишневым деревом вагонный коридор и кивнула проводнику. Тот моментально юркнул в купе и через пять минут приглашающее распахнул дверь, не забыв спросить напоследок – не будет ли еще каких приказаний?
Приказаний не было.
Ольга Владимировна легла на диван, оказавшийся очень удобным, погасила настольную лампу и закрыла глаза. Но сон никак не шел.
* * *
Внезапная болезнь мужа. Пугающие её частые потери Карлом сознания. Визиты доктора, потом консилиум, многозначительное предложение перевезти Карла в больничный стационар. Потом появился граф Ивелич – или он появился ещё до консилиума? Дитятева, морща лоб, старалась восстановить эту последовательность, не имеющую сейчас абсолютно никакого значения, но почему-то кажущуюся очень важной…
Да, кажется, граф появился уже после консилиума. Явился и привёл доктора Климова, который подтвердил страшный диагноз и согласился, что больница для Карла в его положении – лучший вариант.
Потом долгое, изматывающее душу ожидание в гостевой комнате Свято-Евгеньевской общины – где-то рядом, по соседству, в Хирургическом павильоне, Карлу переливали чужую донорскую кровь. Снова Ивелич… Доктор Климов – со своими неизменными тонкими папиросами и холодным рассудительным голосом без единого слова утешения или ободрения. И Ивелич, и он твердили одно: ждать! Надо ждать кризиса, который всё покажет. Ждать и верить.
Она ждала и верила до