Восемь лет.
Восемь…
Три тысячи дней.
Три тысячи дней я ношу табличку «Конченый кретин» на собственной шее.
Три тысячи дней, как я, именно я, предал собственную жену. Я, я, именно я! Поверил чужой лжи, да, мастерской — но все-таки лжи. А был уверен — чужое вранье чую на подлете, скольких клиентов так раскусил…
— Яр! — только вскрик Влада и приводит меня в себя. Что-то произошло? Я брата и слышу-то, будто ватой уши заложили.
— Ой, придурок, — тихонько рычит Влад, перехватывая меня за запястье, — давить стаканы голыми руками… Ты кого из себя корчишь? Сталлоне?
Я с недоумением замечаю слабую боль в правой ладони. Разжимаю её и на пол сыплются осколки, запах виски становится еще сильнее.
— Переводи на таких нормальный виски, — раздраженно ворчит брат и тянет меня к своему столу, выуживая аптечку из ящика, — да аккуратнее ты, бумаги мне кровью не заляпай. Ну и какого врача поднимаем, твоего или моего?
— Да забей ты, — устало откликаюсь я, — там ничего серьезного, пара порезов на пальцах, один неглубокий на ладони. Ничего страшного.
Боль вроде и есть, но какая-то бессмысленная, мелкая. На неё даже обращать внимание стыдно.
— Ничего страшного, — Влад передразнивает меня недовольно, хотя видит — я прав, — пара порезов. Чего ты вообще тут устроил? Ну, подумаешь, подлог. Ты ведь с бывшей своей всего лишь развелся, не убил же!
Отчасти хорошо, что я сейчас стою к Владу именно спиной. Потому что он даже и близко не понимает, что второй раз за пять минут бьет меня по сломанной ноге.
Если бы я действительно только развелся…
Да, не убил. Почти не убил. Отнял будущее. То, о котором она мечтала. Интересно, для неё есть разница?
Тишина снова начинает капать на голову, будто прожигая в моей черепной коробке сквозную дыру. Влад наскоро бинтует мне ладонь, чтобы перекрыть самый длинный порез, все с тем же молчаливым осуждением. Я даже понимаю. Я давно не был в таком раздрае.
И как это вообще объяснить, как обосновать? Я не уверен, что найдутся такие слова.
— Я помню те песенки, под которые она готовила ужин, — тихо произношу я, особенно даже не осознавая, что вообще сейчас несу, — сколько родинок у неё на правой лопатке и сколько — пониже спины. Сколько шерстяных носков она надевает зимой, потому что даже в квартире с теплыми полами у неё мерзнут ноги. И все это я помню до сих пор. И вообще не помню, какой любимый цвет у Крис, хотя… Я ведь с ней ничуть не меньше. Понимаешь, в чем беда?
— К психиатру тебе надо, — тихонько, но сочувствующе вздыхает брат, а сам тем временем себе подливает, — или в запой.
Посоветовал, так посоветовал. Осталось только понять, чего именно я в этих откровениях не знаю. Вот только — какой запой? Разве могу я сейчас себе его позволить?
Психиатра — могу. Только разве это поможет? От того, что сейчас выворачивает меня наизнанку, просто нельзя искать никакого исцеления. Пусть пропечет посильнее. Я должен это прочувствовать.
Восемь лет…
— Это ведь не все, братец, — улыбка выходит вымученной, как никогда. Впрочем, мне и не доводилось особенно каяться в своей жизни, а моя дальнейшая откровенность — ни на что иное, как на исповедь, и не тянет.
Но сил удерживать это внутри просто нет. Хотя бы он должен знать, что я не просто развелся с женой.
Слушает Влад молча. Даже не прикладывается к виски, так и стоит, задумчиво постукивая указательным пальцем по стеклу стакана, и внимает — буквально впитывая каждое мое слово.
— Мда, — и это все, чем он реагирует на мое чистосердечное признание.
— Ты мог бы мне хоть в морду плюнуть, — кисло откликаюсь я.
— Тебе полегчает? — невозмутимо уточняет Влад, все-таки присаживаясь за свой стол, все такой же, явно что-то прикидывающий в уме.
Я едва покачиваю головой. Да я и не хочу, чтоб мне сейчас легчало…
— Значит, придется тебе сейчас пережить без этого, — фыркает Влад и все-таки прикладывается к виски, глядя куда-то мимо меня, — слушай, а твой батюшка… Ты не думаешь, что он может быть причастен? Ты вроде говорил, что ему не нравилась твоя жена.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Ему много чего не нравилось, — я отстраненно пожимаю плечами, без особой охоты вспоминая некоторые подробности, — Вика — да. Он и на работу её устраивал без особой охоты, правда она себя неплохо показывала, и он перестал наезжать на это.
— Но ты все-таки параноил из-за него, — напоминает Влад, — три экспертизы, два детектива, на перекрестной слежке…
— Ты ведь знаешь его, — я чуть покачиваю головой, — без особых причин он с деньгами не расстанется. Я могу себе допустить, что он все-таки воспользуется поводом избавиться от Вики, но чтобы еще и потратиться на пластику… Это довольно дорого, не находишь? И к чему бы ему тратить такие деньги на то, чтобы избавить меня от жены? И потом, на кой черт ему бы это вообще понадобилось? Он ведь знает, что с «выгодной» невестой я сходиться попросту не буду. Да и не было с его стороны подобных инициатив…
Влад задумчиво морщится, но, тем не менее, кивает.
— Меня вообще смущает размах аферы и незначительность той цели, что была достигнута, — тянет он медленно, тщательно выбирая каждое слово для этой фразы, — деньги потрачены немаленькие. Купили ведь не только девочку, которую подгоняли под твою жену, купили и твоих следаков. Обоих! А в результате — только твой развод. Как будто — только он. Ты — живой, она — живая. Кому вы настолько мешали, когда были вместе, и чем именно? Какой вообще во всем этом был смысл? Мотив?
— Тебе интересно? — фыркаю я, глядя на брата искоса. Да, наживку он заглотил — кажется, до самой глотки уже достал. — Возьмешься? Или мне найти другого детектива?
— Только попробуй, — Влад теряет всю свою задумчивость и смотрит на меня с тем самым желанием плюнуть мне в морду, которое я так ждал пятью минутами ранее. Будто ему — лет двенадцать, и я у него нашел заначку с чипсами и выпотрошил её, ему не оставив ни пачки. С учетом нашей матушки, которая до чрезвычайности была помешана на здоровом питании — это было действительно страшное преступление по нашим детским меркам.
Значит — возьмется. И найдет. Если он не найдет — никто не сможет.
В конце концов — что такое его обычные дела? Рутина. Те же самые кто кому изменил, кто где подделал, кто где потерял родственника…
А тут… История, как в каком-то криминальном фильме, причем не простом, а каком-нибудь голливудском, с размахом…
— А ведь наверняка пластических хирургов восемь лет назад в Москве было не столько, чтобы найти среди них того самого было нереально, — задумчиво тянет Влад, — есть с чего начать…
— Сообщай мне о любой продвижке, окей? — я поднимаюсь, морщусь — порезанные пальцы мелко ноют.
— Может, тебе машину вызвать? — Влад хмурится, глядя на меня, будто это я у него половину бутылки виски употребил, не закусывая.
— Все нормально, — я невесело дергаю уголком рта, — не расшибусь. Мне нужно сейчас побыть одному.
Влад смотрит на меня скептически, но я ему не даю ни одной зацепки, чтобы придраться.
Мне на самом деле нужно. Остаться наедине со свежеоткопанной правдой и решить, что именно с ней делать. Как дальше жить? Как смотреть в глаза бывшей жене, своей же дочери?
Я не особенно отдаю себе отчет, куда я еду, вроде бы собирался ехать домой, а прихожу в себя, когда уже выворачиваю к ярко-рыжей высотке хрущевского разлива. В Люберцах.
Приехал, блин. Домой!
И опустошение, вымораживающее меня изнутри, одолевает еще сильнее. Только и получается, что задрать голову и нашарить взглядом знакомые окна. Темные.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Ну, еще бы не темные — пятый час утра. На улице уже светлее, чем там — в квартирке, в которой досыпают мои девочки. Преданные мной мои девочки.
Подойти к подъезду просто. Еще проще занести пальцы, чтобы набрать на панели домофона давно врезавшийся в память код — да так и замереть, не смея заканчивать это движение.