Нагнетание атмосферы началось ещё за полчаса до открытия конкурса. Забыл упомянуть, что с правой стороны от ресепшена вниз спускалась широкая отделанная серым мрамором лестница, а полы коридоров, как и номеров, были покрыты серым ковролином, и порою, идя по коридору, не слышно было, как тебя кто-нибудь, настигая, неожиданно обгонял.
Женя была внизу, я с установленной кинокамерой наверху. На груди у меня висела выданная каждому участнику ламинированная карточка с названием фестиваля, именем и фамилией, вернее, сначала шла фамилия, а потом имя, как в заграничном паспорте, с цветной фотографией и красной печатью со звездой. С этими карточками велено было ходить и ездить везде.
Рядом со мной расположился оператор китайского телевидения, судя по всему, собиравшийся снимать общий план, средние и крупные должны были снимать операторы, находящиеся внизу. Стоял обычный гул от множества голосов. Вокруг меня было полно народа – вдоль всего ограждения находились журнальные столики с удобными кожаными креслами по бокам, на которых, как и у перил, расположились зрители. Народ сидел и на других креслах, хотя оттуда ничего не было видно. И всё это несмотря на невыносимую жару, которая с наступлением сумерек, казалось, ничуть не спала. Девчата и парни из узбекского хореографического ансамбля, которые, как и Женя, должны были выступать на открытии конкурса, просто истомились в своих национальных шёлковых костюмах. Узбекским в ансамбле было только название да эти красочные яркие костюмы – жёлтые длинные платья девушек и красные подпоясанные рубашки парней, расшивные тюбетейки, длинные змеевидные (множество змей) косы – и ни одного узбека, все русские.
Начали ровно в 19–30, как и полагается, весьма торжественно. Даже наверху оставили только дежурный свет, поэтому сияла во мраке одна сцена. Зачин сделал узбекский ансамбль. Затем под звуки фанфар вышли ведущие и, объявив (по-китайски, разумеется) открытие конкурса, стали представлять почётных гостей и жюри. Это отняло немало времени. Затем на сцену по одному стали подниматься представители власти и произносить речи. До того длинные и по манере произношения своеобразные, как будто читали по складам, с длинными паузами между слов, и можно было подумать, в этом заключался смысл жизни. Всё это тщательно снимали, фотографировали, записывали на диктофоны. Сняли и сфотографировали и меня – как представителя Российского телевидения. И я не ударил в грязь лицом, приняв деловой вид. Потом молодой китаец покривлялся на сцене под «плюс»: то есть заученно изобразил поющего человека, на самом деле только открывая рот под соответствующие современной эстраде телодвижения. Песня была на китайском, но не китайская, интернациональная какая-то песня, как мне объяснили, про море, про солнце, про то, как хорошо на свете жить. Затем опять завели говорильню и утомили до невозможности.
Атмосфера становилась просто невыносимой, как вдруг выпустили Женю, и всё, как от дуновения свежего ветерка, в одно мгновение преобразилось. В белой блузке от разделённого для удобства и быстроты переодевания на расстёгивающийся на спине жилет и укороченную, на резинке юбку от красного расшивного сарафана, с широким поясом, с золотистой пряжкой, придававшем особенную стройность фигуре, в белых сапожках-казачёк, с выпущенной на грудь толстой косой Женя смотрелась настоящей русской красавицей. Лицо сияло радостью, озорно блестели глаза, очаровательная улыбка обнажала ровненькие зубки.
Перстенёчек дорогой,Ненаглядный золотой,Светлой памятью любвиВ очи черные гляди.
От каждого озорного возгласа «ой» на припевах просто хотелось пуститься в пляс. Да что там! Стоило ей запеть, как тотчас в такт музыке стал прихлопывать весь зал.
И разразился бурей аплодисментов и воем после того, как тем же озорным «ой» была поставлена точка.
– Браво! – вместе с аплодисментами послышалось за моей спиной.
Я обернулся – и замер от неожиданности. Одетые в одинаковые длинные вечерние платья прямо за моей спиной стояли Таня, Валя, Ксения и Света, причём Света смотрела на меня так, как будто это я, а не моя дочь только что исполнила песню.
– И остальные песни у неё такие – имею в виду, в стиле фолк-рока? – спросила Таня.
– Ну почему… Есть и в стиле современной эстрады, всякие есть: и гимны, и военные марши, и колыбельные, и даже романсы.
– Талантливая, видно, девочка.
– У девочки своей девочке четыре года.
– Нашим, кстати, тоже по пять, по шесть. У Ксении только дочери года нет.
– И с кем оставила?
– С мамой.
Таня спросила:
– Она у вас одна?
– Увы. И так же, как я, теперь одинока. Ну да это отношения к делу не имеет. А вы на посиделки так нарядились?
– Да это наши костюмы. Надели, чтобы сфотографироваться. Фотографировать же в конце всех вместе будут. А завтра, сегодня уж не будем, и так всё затянулось, как вы изволили выразиться, на посиделках что-нибудь исполним. В самом деле нравится?
– Да! И очень, кстати, вам идёт. Обратите внимание, как на вас китайцы смотрят.
– Мы заметили. Особенно на Свету. Она же единственная из нас светленькая да голубоглазая, да ещё с такой пышной косой. Настоящая русская красавица! Не находите?
– Ну! Даже влюбиться хочется!
Они все разом заулыбались, и Таня сказала:
– Ну, это никому не возбраняется.
– Правда? Учту.
Они дружно рассмеялись.
– Вот, кажется, и конец, – сказала Таня. – Идёмте фотографироваться?
– Не могу, я на работе.
Фотографировались сидя и стоя во всю ширину ступенек и сцены, а двое из ребят узбекского ансамбля даже посадили своих девушек на плечи. Женя оказалась вверху, между струнным квартетом, в окружении узбекского ансамбля, и на фоне стильных вечерних платьев и ярких национальных костюмов очень гармонично смотрелся её сарафан, и как-то особенно выделялась на ослепительной белизне блузки тёмная коса.
7
На посиделки у фонтана Женя одела короткое телесного цвета платье, распустила косу и сразу стала похожа на девочку. Я даже поснимал её для будущих клипов на фоне стеклянного входа, у карликовых пальм подъезда.
Шёл десятый час, и если бы не гирлянды обыкновенных лампочек, обрамлявших площадку кафе вокруг фонтана, тьма была бы просто кромешной. Если и опустилась температура, то буквально до тридцати двух, тридцати пяти градусов, поэтому нельзя было сказать, что с наступлением темноты посвежело. Разве что невидимое солнце сверху не давило. Не веяло прохладой и от бьющих строго вверх, подсвеченных с боков разноцветными огнями, струй прямоугольного фонтана, обложенного белым мрамором и состоявшего из таких же мраморных, в виде газетного ребуса, тропинок. За пределами кафе буквально в нескольких шагах уже ничего не было видно, лишь на фасаде пятизвёздочного отеля драконовой премудростью вызывающе горели китайские письмена, да едва желтели окрашенные тусклым светом дежурных фонарей стёкла входа в вестибюль.
Очевидно, ввиду позднего часа, дорожной усталости, неожиданно затянувшейся торжественной части к фонтану вышли далеко не все. Узбекского ансамбля (двенадцать человек и тринадцатый руководитель), как выяснилось, не было потому, что они поселились в другом отеле, зато, кроме инструментального квартета, успевшего переодеться в лёгкие светлые платьица, за соседним столиком рядом с нахмуренной Ириной, деловито шелестевшей судьбоносными бумагами, сидела Эля, а за её спиной, с фотоаппаратом на груди, стоял высокий симпатичный китаец лет тридцати пяти по имени Ли, который рядом со мной фотографировал церемонию, и сфотографировал меня, приняв, как я уже сказал, за представителя Российского телевидения. Ли неплохо говорил по-русски. Как представители похожего жанра мы с ним тут же сошлись.
– Ли, наверное, учился в России? – спросил я, когда мы оказались за одним столом.
Принесли пива. Кружки оказались из органики, лёгкие, необычные, как, впрочем, и само пиво на вкус, как будто разведённое дистиллированной водой.
– Нет. Но я ещё со школы задался целью изучить русский. И уже двадцать лет читаю русские книги.
– Двадцать лет – большой срок. За это время у вас произошли большие перемены.
– У вас тоже.
– У нас, как всегда, через пень-колоду.
– Русская пословица? Я пословиц мало знаю. Что значит – пень через колоду?
– Хреново.
– Хреново – знаю! Значит, плохо, да? Но почему? Эля без ума от Путина.
И Эля, услышав знакомую фамилию, подтвердила:
– Пу-утин – о-о! Самый люпи-имый!
– Он тебе нравится как мужчина или как президент?
– Мущина? Та-а! И пиризидент!
– Такая безответная любовь, понятно, – заключил я.
Ли улыбнулся, а Эля, покопавшись в закромах памяти, выдала:
– Та-а, такой писопитный люпофь!
Тут уже не только за нашим, но и за соседними столиками послышался смех. Ли повторил вопрос: