Читать интересную книгу Буря (сборник) - протоиерей Владимир Чугунов

И так мы около получаса забавлялись.

Потом включили телевизор. Каналов, как и у нас, была тьма, только, в отличие от наших – все государственные, а стало быть, допущенные цензурой. У нас прежде занималось этим КГБ. Передачи, спектакли, фильмы, книжки – всё проверялось на вшивость. У них, говорят, ещё строже. Поэтому не только вшей, но и гнид, ни в одной китайской передаче не было. Артистки, как и стюардессы, все до одной были красивыми, лишь отдалённо напоминая принадлежность к своей нации. И все со вставными зубами. Своих ровных, например, как у моей Ани или у Женя, тут от сотворения мира, вероятно, не было. Такими редкозубыми, видимо, они с самого начала были запланированы. Кто же знал, что и у них появятся телевизоры? Ну и пришлось подгонять под общепринятый голливудский образец. Во всяком случае (я это сразу понял), даже на многолюдных пекинских улицах встретить подобную красоту просто немыслимо, а стало быть, никогда не появится у них, скажем, нечто подобное такому стихотворению:

Ничего не случилось.Просто мимо женщина проходила.Ничего не сказала,Даже взглядом не наградила.Только вздёрнула нос спесивоИ за угол завернула.Но была она так красива,Что жена меня ущипнула.

По Пекину в этом плане можно ходить спокойно. Опять же, любовная лирика. Что-то ничего подобного я не слышал и ничего, кроме сборника китайской лирики о бесправии бедных девушек и женщин, под названием Шицзын, не читал. И потом та же Эля, когда возвращались после обеда, сказала, что юноша не имеет права жениться, пока не купит квартиру. И что родившую незамужнюю девушку, если она работает, тотчас же увольняют и никуда не принимают на работу. За рождение второго ребёнка полагалось платить штраф в пятьдесят тысяч юаней. Размер нашего пресловутого материнского капитала, кстати, который довольно трудно получить. Каких только препон не устраивают. Либо покупай жильё (а что на эти деньги купишь?), либо закладывай фундамент будущего дома (а на какие, спрашивается, шиши?), а потом эту сумму тебе погасят. На руки же никоим образом не дадут. Чтобы не пропили. Молодые же мамы у нас все сплошь алкоголички. Правда, с потерей тысяч в шестьдесят кое-кому и удавалось этот капитал выцарапать, но, говорят, махинации эти нередко разоблачались и за проявленную инициативу, понятно, давали ордена и медали. И получается, на словах призывают рожать, а на деле вынуждают не рожать, и постоянно нуждающихся в средствах молодых пап и мам вместе с детьми стараются всячески загнобить. Ну, и чем вы хвалитесь, президенты? Нечто подобное, правда, было и у китайцев, судя по тем же Элиным рассказам, поскольку, даже если бы кто и захотел эти пятьдесят тысяч заплатить, если он не простой смерд (а простой смерд, получающий зарплату в две, две с половиной тысячи юаней, а многие и вообще, как сказала Эля, всего восемьсот, заплатить такую сумму просто не в состоянии), а, скажем, интеллигент, инженер, преподаватель вуза, чиновник (их зарплаты на несколько порядков выше), его бы тут же уволили с работы, как подающего плохой пример.

Что касается других передач, параллельно шли два сериала: один про жизнь китайских императоров – бесконечный, второй, как нам сказали, двенадцатисерийный – про Мао Цзе Дуна. Императоры, понятно, угнетали народ, жируя в роскошных дворцах в окружении наложниц. И самым красивым из них такое житьё-бытьё, разумеется, было не по душе, и они хоть сейчас убежали бы к милому в какой-нибудь, ветхий шалаш, да злодей не пускал, вот они и переходили, вызывая жалость зрителей, из серии в серию с грустными набеленными, как в пекинской опере, лицами. Мао, естественно, был хорошим, поскольку воевал за счастье всего народа, и когда, наконец, установил справедливый строй (почему-то без нашей помощи), стал регулярно посещать больных, говорить с трибуны партийных съездов цитаты, которые издавали специальными брошюрками и заучивали наизусть; при этом, понятно, ни слова о наложницах, в которых, кроме культа личности, когда дружба с Китаем окончилась, упрекали китайского лидера наши центральные газеты: какой же, мол, это коммунизм, это же, мол, какое-то средневековье. Про китайских воробьёв тоже ни слова. В отличие от наших, например, они вместо того, чтобы клевать гусениц, выклёвывали посевы. Поэтому по призыву непогрешимого Мао их быстро вывели всех до одного. Я даже помню документальные кадры, как бедных пташек толпы народа (в одной руке палка в другой таз) гоняли по улицам до тех пор, пока обессиленные птицы не падали замертво и их не увозили на мясокомбинат целыми грузовиками. Может быть, поэтому не только воробьёёв, а вообще никаких птиц я пока не заметил. Никакой живности вообще, ни кошек, ни собак беспризорных – ничего подобного на мои глаза пока не попалось. Ответ напрашивался один – съели. Ну, если у них имеются блюда из змей, крокодилов, голубей, пауков, червяков… Наших ручных голубей, кстати, Эля рассказывала, её китайские сокурсники по иркутскому университету, регулярно отлавливали и ели. Так что, когда китайцы нас завоюют, голубей в России уже не будет.

Листая программы, неожиданно наткнулся на китайский конкурс «Алло, мы ищем таланты». Как и у нас, просмотр происходил в присутствии зрителей, только в жюри сидело всего двое – он, иногда со смаком произносивший в конце очередного выступления «ес» и она, понятно, красавица, всё время с ним соглашалась. И ничего бы особенного в этом не было, кабы не таблички. Как заключённые в лагере, каждый новый претендент на роль будущей китайской звёзды выходил с табличкой на шее, на которой был написан номер, скажем, 400621-ый. И я сначала своим глазам не поверил.

– Вот это да! Похоже, у них это годами длится! Такое количество народу прослушать – это же сколько времени надо! И все – большие таланты! Послушай, как пронзительно воют, прямо до дрожи пробирает, а воют потому, что назвать это пением язык не поворачивается, а посему вывожу заключение, судя по этому унылому завыванию, что поют китайцы исключительно от безысходности. Серьёзно. Сама прикинь, пришёл, например, я домой с работы, есть нечего, одни только пауки да червяки, понятно, ничего другого не остаётся, как только завыть от безысходности, что на их языке обозначает запеть. А что ты опять смеёшься? Обрати внимание, нет, ты послушай, даже эти таланты из народа в большинстве своём предпочитают петь все-таки не свои, а английские песни. А посмотри, как реагирует на это зал. Буря аплодисментов. А ещё говорят, у китайцев не принято аплодировать.

– Почему?

– Ты разве не слышала, что Ирина рассказывала? Нет? Приехали, говорит, мы первый раз сюда с концертом, народу полный зал, и все как один семечки лузгают да прямо на пол скорлупки плюют. Говорит, чем больше намусорят, тем сильнее, значит, разобрало. Что же относительно аплодисментов – ни одного хлопка. Пластиковые бутылки на деревянных палочках держат и ими вместо аплодисментов гремят. Нет, конечно, могут и поаплодировать, но тогда уже семечки не погрызёшь, а без этого им, видимо, смотреть не в кайф, да и есть же постоянно, сама понимаешь, хочется. Говорят, хлопают только по команде. Встаёт сбоку сцены человек и все как один на него, а не на то, что на сцене происходит, смотрят, и стоит ему подать знак, все тотчас начинают хлопать. Прямо как в анекдоте, смеются не оттого, что смешно, а потому что сказали – можно. Я понимаю, конечно, что во всём этом есть доля иронии, но даже эти семечки не напоминают тебе наши деревенские посиделки? Сядут на лавочку и весь вечер лузгают, в том числе и в избах – только выметай.

– Такая забитая нация?

– Не забитая, а простая… Ба-а, никак фильм про современную любовь. Ты посмотри, что делают!

Двое в верхней одежде в предгорье совершали половой акт. Видно было только головы. Затем они долго и нудно бродят, взявшись за руки, между чахлых кустов по этой каменистой невзрачной местности. Всё какое-то бледно-жёлтое и пего-серое, даже листва на деревьях как будто жёлтая. Потом вдруг он оказывается идущим по шпалам, а она наблюдает за ним издалека, как он по ним от неё удаляется. Сзади него появляется поезд, свистит, гудит, он ноль внимания. Всё это показывается не сбоку, а под углом сзади, с большого расстояния. Она в ужасе, кричит, поезд со свистом налетает. Она закрывает глаза. Когда открывает, видит только хвост поезда, и совершенно чистое железнодорожное полотно. Она в недоумении, и вдруг совсем рядом появляется со пшанливой улыбкой он – дескать, пошутил. Сменяется сцена. Из какого-то сарая её вытаскивает не то брат, не то отец и ставит на позор перед горсткой сельчан. Размахивает руками, указывая на неё, очевидно, позорит. Она стоит, опустив голову, любовник в стороне, не находит нужным вмешиваться, поскольку не ему рожать. Наконец, все расходятся. Опять меняется сцена. Они лежат на широкой кровати. Опять в одежде. Хижина убогая. Только широкий топчан – и больше ничего. Жить, похоже не на что, есть нечего. На работу, видимо, нигде не берут, раз днём лежат. Вот, мол, до чего доводит преступная любовь. Кто-то стучит в дверь. Он выходит. Пришедший мужик кидает ему в лицо какие-то красного цвета карточки и уходит. Чем закончилось изгойство, мы не досмотрели. Позвонила Ирина и велела дочери лететь на репетицию. «Ты что, забыла, что я тебе велела сделать? А ну бегом! Эля тебя там целый час ждёт! И я подойду!»