Читать интересную книгу Дневник чумного года - Даниэл Дефо

Те, кто помнит Лондон, каким он был до пожара, должны помнить и то, что не было тогда Ньюгейтского рынка, а посреди улицы, которая теперь называется Надувной (ее название связано с мясниками, которые забивали и разделывали там бараньи туши и имели, говорят, обыкновение надувать при помощи трубочек мочевые пузыри, чтобы мясо казалось тучнее {379} и пышнее, за что их наказывал лорд-мэр), повторяю, в конце этой улицы, по направлению к Ньюгейтским воротам, стояли по обе стороны ряды для продажи мяса.

Вот в этих-то рядах двое покупателей, пришедших за мясом, упали замертво, что дало основание слухам, будто мясо было все заражено; утверждение это, хотя оно напугало людей и на два-три дня привело к прекращению торговли, позднее оказалось совершенно несостоятельным. Однако никто не может управлять страхом, когда он овладевает человеком {380}.

Но Богу угодно было посредством зимней погоды настолько восстановить здоровую атмосферу в городе, что к следующему февралю мы могли утверждать, что болезнь ушла; {381} и тогда нас стало не так уж легко напугать.

Все еще оставался важным вопрос - и он весьма волновал люден, - как очистить дом и пожитки после посещения чумы и как сделать вновь обитаемыми жилища, брошенные на время мора. Врачи предписывали огромное множество курений и других препаратов - одни советовали то, другие - се, и, следуя им, люди, по-моему, только зря входили в издержки; а те, кто был победнее и кому приходилось лишь держать круглосуточно окна и двери открытыми настежь да жечь в комнатах самородную серу, смолу, порох и тому подобное, достигали не меньшего результата; да что там, те нетерпеливые люди, что поспешили, несмотря на риск, вернуться домой, сочли, что дома и пожитки их в полном порядке, и вообще почти никаких средств не применяли.

Однако люди предусмотрительные и осторожные, как правило, принимали определенные меры: проветривали помещение, жгли в запертых комнатах ладан, лавровый лист, канифоль, серу, а потом при помощи небольшого взрыва пороха давали воздуху резко вырваться наружу; другие разводили в каминах сильный огонь и поддерживали его несколько суток кряду, и днем и ночью; двое или трое заодно уж пожелали поджечь и дома и так основательно очистили помещение, что остались одни головешки; так, сгорели один дом в Рэтклиффе, один - на Холборне и один - в Вестминстере; помимо этого еще два-три дома было подожжено, но огонь, к счастью, удалось затушить, и дома уцелели; а один слуга притащил столько пороху в хозяйский дом (это, кажется, было на Темз-стрит {382}), чтобы очистить помещение от заразы, и распорядился им так глупо, что у дома снесло часть крыши. Но еще не настало то время, когда народу суждено было очищение огнем; ведь всего через девять месяцев весь Сити превратился в груду пепла; и, по утверждению наших философов-шарлатанов, именно тогда - и не ранее - чумные зародыши были полностью уничтожены; утверждение это столь смехотворно, что нет нужды и обсуждать его здесь: ведь если бы зародыши чумы можно было уничтожить лишь огнем, то почему же она не разгорелась снова во всех домах пригородов и слобод, в огромных приходах Степни, Уайтчепл, Олдгейт, Бишопсгейт, Шордич, Крипплгейт и Сент-Джайлс, которые не затронул пожар и которые остались в том же положении, что и до чумы, - а ведь в свое время именно в них чума свирепствовала с особенной силой?

Но, оставляя все это в стороне, можно с уверенностью сказать: те, кто особенно заботились о здоровье, непременно учитывали указания врачей, производя, как они выражались, "сезонные работы по дому", и в связи с этим истребляли великое множество дорогостоящих препаратов, благодаря чему не только освежали собственные дома, но и наполняли воздух благодатными, оздоровляющими запахами, которыми могли наслаждаться не только заплатившие за это.

Однако, несмотря на все сказанное, богачи в отличие от бедняков, возвращающихся в город весьма поспешно, не торопились с возвращением. Деловые люди, правда, приехали, но многие не привозили назад своих семей вплоть до весны, то есть до тех пор, пока не убедились, что чума не возобновится.

Двор тоже вернулся вскоре после Рождества; но знать и дворяне, кроме тех, кто был связан со двором и выполнял определенные обязанности, вернулись позднее.

Должен сказать, что, несмотря на разгул чумы в Лондоне и некоторых других местах, было совершенно очевидно, что она вовсе не затронула флот {383}. И однако, было непросто у реки и даже на улицах города вербовать людей во флот. Правда, я говорю о начале года, когда чума только началась и еще не добралась до той части города, где обычно вербуют моряков. И хотя война с голландцами не вызывала энтузиазма в народе в то время и люди неохотно шли во флот, а многие жаловались, что их затащили силой {384}, однако для многих это насилие обернулось удачей, так как иначе вернее всего их ожидала бы смерть во время общего бедствия; и, когда летняя служба окончилась, хоть им и пришлось оплакивать потери в семьях, многие члены которых к их возвращению были уже в могилах, - у них все же были причины для благодарности за то, что они, хотя бы и против воли, находились вне досягаемости заразы. В тот год у нас были горячие схватки с голландцами и одно большое сражение {385}, которое мы выиграли, потеряв, однако, много людей и несколько кораблей. Но, повторяю, чумы на флоте не было, и, когда корабли встали на реке, самый страшный период был уже позади.

Хотелось бы мне заключить рассказ об этой печальной године каким-нибудь особо интересным случаем из жизни; я разумею здесь пример благодарности Господу, нашему защитнику, за то, что спас нас во время этого страшного бедствия. Конечно же и обстоятельства спасения, и ужасный враг, от которого мы были избавлены, требуют, чтобы благодарность эта была выражена всенародно. Обстоятельства спасения, как я уже имел случай сказать, были действительно замечательными, особенно же ужасное положение, в котором мы все находились в тот момент, когда весь город с удивлением, радостью и надеждой узнал о прекращении поветрия.

Это был не иначе как перст Божий, не иначе как Его всемогущая длань. Ведь зараза не боялась никаких лекарств; смерть свирепствовала повсюду; и продолжайся так еще несколько недель, во всем городе не осталось бы ни единой живой души. Все потеряли надежду, сердца поддались унынию, страдания довели людей до отчаяния, и смертный страх ясно читался на лицах всех горожан.

И вот в этот самый момент, когда мы вполне могли бы сказать: "Тщетна помощь человеческая" {386}, повторяю, в этот самый момент Богу угодно было, ко всеобщему радостному изумлению, уменьшить ярость болезни, как бы саму по себе; ее сила утишилась, и, хотя зараженных было несметное множество, умирали теперь реже, и цифра в первой же недельной сводке уменьшилась на 1843 человека - разница и вправду огромная!

Невозможно описать перемену во внешности людей, как только в четверг утром была опубликована недельная сводка. Еле скрываемое удивление и радостные улыбки читались у всех на лицах. Те, кто еще вчера, завидев встречных, переходили на другую сторону улицы, теперь пожимали друг другу руки. Там, где улицы были достаточно узки, люди растворяли окна и окликали соседей, справляясь, как те поживают и слыхали ли они добрую весть, что чума спадает. Некоторые прохожие возвращались, заслышав их разговор, и спрашивали: "Что за весть?", а узнав, что чума пошла на убыль и цифры в сводках уменьшились почти на две тысячи, восклицали: "Слава Создателю!" - и плакали от радости, говоря, что впервые слышат об этом; и такова была радость людей, будто они заживо восстали на могил. Я мог бы долго рассказывать о глупостях и безрассудствах, которые совершались в первом порыве радости не реже, чем в первом порыве горя; {387} но это испортило бы впечатление от рассказа.

Признаюсь, что незадолго перед этим я и сам пришел в крайне угнетенное состояние; ведь колоссальное количество больных за последние две недели было столь велико, не говоря уж об умерших, и таковы были повсеместные вопли и стоны, что трезвомыслящий человек не мог теперь надеяться уцелеть; и так как в округе, кроме моего, почти не осталось незараженных домов, то, если бы и дальше пошло том же духе, у меня вскорости вообще не осталось бы соседей. И правда, трудно представить, какие потери понес город за последние три недели: ведь, если доверять лицу, чьи подсчеты я всегда считал обоснованными, не менее тридцати тысяч погибло и сто тысяч заболело за эти последние три недели; количество заболевших было просто поразительным, и даже те, у кого хватало мужества стойко держаться в течение всего бедствия, сейчас пали духом.

И вот, в самый разгар отчаяния, когда положение Лондона стало действительно ужасно, Богу угодно было дланью Своею внезапно обезоружить врага - жало лишилось яда. Это было столь удивительно, что даже врачи не могли не изумляться {388}. Кого бы ни навещали они, видно было, что состояние пациентов улучшилось: либо они хорошо пропотели, либо нарывы прорвались, либо карбункулы рассосались и покраснение вокруг них побледнело, либо жар уменьшился, либо невыносимая головная боль стихла, либо обнаружились другие хорошие симптомы, так что через несколько дней все выздоравливали; целые зараженные семьи, слегшие и уже пригласившие священников молиться за них в ожидании смерти с часу на час, выздоравливали и исцелялись, и при этом не умирал ни один из членов семьи.