При мысли о завтраке Руса замутило. Он жадно схватил бутылку с водой, осушил её в несколько торопливых глотков, не забыв принять обезболивающее, и намеревался было опять рухнуть в постель, но Илья не позволил ему этого сделать.
— Пора вставать, — внушительно повторил он, безжалостно вытаскивая подушку из-под головы Руса. — Ты же человек, а не морально разложившаяся скотина.
— Фу, Илюха, — пробормотал Рус, пытаясь заговорить ему зубы и прикорнуть под шумок, — в Америке ты стал просто отвратительно ругаться. Раньше я за тобой такого не замечал…
— Люди меняются, — справедливо возразил тот. — Я вот тоже не замечал за тобой раньше стремления напиваться до невменяемого состояния. Честно говоря, таким ты мне совсем не нравишься.
— Я и сам себе таким не нравлюсь, — оставив попытки снова заснуть, Рус уселся на постели, грустно подтянув голые колени к подбородку. — И Оле я тоже не нравлюсь…
— Только не начинай всё сызнова, пожалуйста, — попросил Илья. — За вчерашний вечер и ночь ты пятнадцать раз сказал мне, что Оля тебя не любит, и я, стараясь быть вежливым, пятнадцать раз тебе искренне посочувствовал.
— Чурбан бездушный, — посетовал Рус себе под нос, — лучшему другу можно было посочувствовать и шестнадцать, и двадцать… и даже сто раз! До бесконечности!
— Но это же не поможет твоему горю, разве нет? — Илья испытывающе взглянул на Руса. — Так какой смысл в этом напрасном и непродуктивном времяпровождении? Всё плохо, обнимемся и будем плакать?
— Да уж от тебя дождёшься и объятий, и слёз… — проворчал Рус, всё-таки выбираясь из постели. — Я в душ. Что там у тебя на завтрак?
— Каша с сухофруктами и сладкая булочка. Сейчас тебе необходимо повысить уровень сахара в крови.
— Боженька, за какие грехи ты покарал меня таким занудным другом? — возведя глаза к потолку, пожаловался Рус. — Каша на завтрак… господи, я с детского сада не ел кашу на завтрак.
— Ты и в детском саду её не ел, — напомнил Илья. — Всегда отдавал мне свою порцию, потому что не понимал, как полезны и необходимы каши для растущего детского организма…
Так они перекидывались шуточками (впрочем, Илья как обычно не считывал иронии и во всех своих репликах был предельно серьёзен и искренен), и Русу даже на секундочку обманчиво показалось, что внутри — в груди — больше так сильно не болит и не жжёт, как накануне.
Однако оказалось, что это лишь временное затишье…
Едва он очутился в ванной комнате и влючил душ, как тяжело и удушающе навалились воспоминания: они с Олей в очередном придорожном мотеле — вдвоём под струями воды, обнажённые, шальные, её влажные волосы облепили плечи и грудь, а он безостановочно целует её, целует, сходя с ума от ладной стройной фигурки в его руках, скользя ладонями по её коже и взбивая гель для душа в ароматную мягкую пену…
Он согнулся пополам от невозможности сделать вдох и чуть не взвыл. Чёрт побери… чёрт побери, как долго это будет с ним продолжаться?!
— Успокойся, рохля, — сказал он сам себе с ненавистью. — Ей нет дела до того, как ты убиваешься. Она сделала свой выбор. Ты ей не нужен, хватит скулить и страдать, подбери сопли!
И со злостью врубил ледяную воду на полную мощь.
Оля сбежала. Улизнула прямо у него из-под носа, ловко усыпив бдительность не только самого Руса, но и всего больничного персонала.
Едва ей разрешили вставать, чтобы самостоятельно передвигаться по отделению, как она вызвала такси и была такова! Рус как раз находился у себя в гостинице — отлучился ненадолго, чтобы принять душ, побриться и сменить одежду.
— Ты не спеши, — убеждала его Оля, — отдохни хорошенько, приведи себя в порядок… Уж пару часов я как-нибудь смогу обойтись без твоего присмотра, не волнуйся!
А когда он вернулся, её уже и след простыл.
Рус никогда ещё не чувствовал себя так неловко… да какое там неловко — так стрёмно! — перед врачами и медсёстрами. А ещё перед Брэндоном — особенно перед Брэндоном! Он так много сделал для Оли с того самого момента, как её привезли сюда на скорой, так искренне переживал за неё, так хлопотал о её здоровье…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Вы же понимаете, что пациентка слишком рано и несвоевременно покинула больницу, — растерянно произнёс Олин врач. — Если с ней что-нибудь случится… это будет исключительно на её совести. Её поступок — полностью её ответственность, а мы сделали всё, что могли! — и это прозвучало как “мы умываем руки”.
Рус понимал, что именно на это — на свою единоличную полную ответственность — дурёха и рассчитывала…
Единственной попыткой объясниться с Олиной стороны стала адресованная Русу короткая сумбурная записка о том, что ей опасно долго оставаться в больнице, но она чувствует себя совершенно прекрасно и с ней всё будет в полном порядке.
“Спасибо тебе за ужасный секс, было по-настоящему кошмарно”, — приписала Оля в самом конце, и это было как пощёчина. Уж лучше бы и вовсе не вспоминала, честное слово, а то будто горсть соли сыпанула прямо на открытую рану…
Её номер, вбитый в память телефона Руса, предсказуемо не отвечал — эта чертовка наверняка планировала сменить сим-карту в самое ближайшее время. Рус кинулся было звонить Лейле, но та оказалась не в курсе событий (ну, во всяком случае, очень убедительно это утверждала), поскольку в данный момент находилась в Монтане, на ферме у родни.
Он попросил Лейлу сразу же сообщить, когда Оля с ней свяжется, но в глубине души не был уверен, что она это сделает. Сжигать за собой мосты девчонка умела мастерски…
Без всякой надежды на успех он поехал по её старому адресу в район Кастро, но и там его ждало разочарование: соседки Оли по квартире рассказали, что она объявилась ночью, покидала какие-то свои вещи в сумку и, заявив, что съезжает, тут же умчалась.
Ну что за сумасбродство? Что за безрассудство? Что за свинство, в конце концов?! Неужели Рус был для неё настолько никем, что она не пожелала даже попрощаться с ним по-человечески?!
— Вероятно, если бы Оля начала прощаться, ты сообразил бы, что она замыслила побег, и непременно вздумал бы ей помешать, — справедливо заметил Илья, выслушав эту дикую историю. — Она просто не хотела раскрывать тебе свои планы, чтобы ты ей их не испортил.
В Сиэтл Рус приехал на следующие сутки — взбешённый, растерянный, шокированный, сбитый с толку… И теперь друг был вынужден выслушивать его не совсем трезвые излияния, да ещё и утешать — а утешитель из Илюхи всегда был так себе.
И хотя в его словах был резон (ну конечно, Оля не хотела, чтобы ей помешали!), всё равно Русу было обидно, что его обвели вокруг пальца как последнего идиота.
Ремня бы ей хорошего… и наручники. Пристегнуть к больничной койке и держать так до тех пор, пока окончательно не поправится.
Рус был страшно зол на Олю, практически ненавидел её за эту сумасбродную и безответственную выходку… и любил, с ума сходил, как сильно любил её сейчас, может быть, даже сильнее, чем раньше, как его физически ломало от невозможности быть с ней рядом, как он волновался из-за того, что с ней теперь, с кем она в данный момент и где.
46
Оля
Сан-Франциско, наше время
Никогда ещё она так часто и много не плакала, никогда не чувствовала себя настолько потерянной и запутавшейся, как сейчас.
К счастью, Лейла укатила в Монтану к родственникам, так что Оле как минимум не приходилось скрывать от неё зарёванное распухшее лицо, подавлять ночные вхлипывания в подушку и стесняться покрасневших глаз и носа — можно было рыдать сколько душе угодно, хоть до всемирного потопа… чем Оля и занималась вот уже почти неделю.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Рус по её расчётам должен был уже вернуться в Москву, и осознание этой информации оглушало, опустошало и выбивало почву из-под ног. Она не думала, что без него ей будет так плохо. С тех пор, как этот парень возник в её размеренной и устоявшейся жизни, всё в ней пошло наперекосяк…