В Самаре – синагога в мавританском стиле, модерновая дача Головкина с бетонными слонищами, музей «Самара космическая» с настоящей, с 17-этажный дом, королёвской ракетой «Р7» и деревянная, с памятной часовенкой избенка, где в 1956 году случилась «каменная Зоя» – 128-дневное окаменение девушки, легкомысленно осмелившейся повальсировать с иконой.
В Ульяновске – ленинский мемориал: беломраморное, напоминающее храм Хатшепсут в Долине Царей и кремлевский Дворец съездов разом сооружение, под сводами которого уместились целые дома, бережно перенесенные сюда с улицы, на которой родился Ленин. Собственно, это и есть советский Карнак – мраморные поля, по которым, хочешь не хочешь, а бредешь себе по направлению к вечности, монументальные, с храмовой акустикой, декорированные мозаиками, барельефами и горельефами помещения, выстроенные, чтобы донести и не расплескать куда-то в XXX век советскую сакральность. Хрустальный голос экскурсовода – неизбывно советской донны, будто сошедшей с иллюстраций к рассказикам в журнале «Мурзилка»: «Маленький Володя мечтал о том, чтобы в России…» – время от времени заглушает леденящий кровь рык – через ширму от диорам Ульяновска 1870-х годов и копии посмертной маски Ленина развернута экспозиция «Планета динозавров» – весьма поучительная: даже динозавры чувствуют беспокойство за свою судьбу, очутившись по соседству с коммунистическим тирексом.
Путешествия в жанре «и тропинка, и лесок» могут показаться несколько пресноватыми – подумаешь, тоже мне экзотика: разливное пиво, конская колбаса, алкогольный бальзам «Татарстан» и автобусные остановки, с которых можно уехать в загадочные Базарные Матаки, Икшурму, Мамадыш, Малмыж, Мензелинск, Муслюмово, Читу-Янцевары. Ну да, ничего слишком особенного – и туземцы здесь в перьях не скачут, и родственников не едят, люди как люди; ну так зато, по крайней мере, они тут не разбивают памятники ВИЛ и ВОВ, не берут денег, когда добрасывают тебя из пригорода до центра, не выставляют цены в долларах – и, last but not least[19], по-прежнему делают ракеты (причем неплохо справляются).
У британского писателя Кингсли Эмиса был – мало кем читаемый через полвека после публикации – роман «Русские прятки». Это антиутопия. В нем описана оккупированная русскими Англия – полностью деградировавшая, впавшая в дикость и невежество, вплоть до того, что англичане забывают свой язык. Странным образом, однако, единственные, кто пытается удержать их в более-менее цивилизованном состоянии, оказываются офицеры русских оккупационных войск – напоминающие скорее дворян из «Войны и мира», чем варваров. Разумеется, это гротеск и сатира, вымышленный мир, в котором все наоборот; однако мы знаем, что национальная литература часто проговаривается о том, что творится в голове тех или иных народов – а иногда и позволяет диагностировать их подлинные «чаяния». Что ж – СЛУЧИСЬ ЧЕГО, скамейка запасных у нас длинная.
Рыночная экономика
Швейцария, деревня при горнолыжном курорте. Здесь – из-за исландского вулкана самолеты не летают – зависла компания русских. Один из них, аспирант местного университета, изучает загадку русской души; в его распоряжении несколько десятков записанных в России «свободных нарративов» неких «простых людей». От скуки Федя, Леля и супруги Белявские принимаются слушать эти записи про русский ад. И так пять дней: земной рай наяву и жуткие страдания – на пленке; в конце те, кто слушал, становятся другими, в общем-то, людьми.
Шишкин, Сорокин, Гиголашвили, Проханов, Водолазкин – и ведь это только самый первый ряд; романы о «тайне русской души», о страдании как первостатейном компоненте русской жизни, как и сто, и сто пятьдесят лет назад, производятся в России регулярно; чтобы войти на этот рынок, автору-новичку нужно как следует поработать локтями – и изобрести нечто экстраординарное.
В «Обращении в слух» это условие соблюдено. Антропологически, по типу, Антон Понизовский на создателя романа о загадке русской души не похож, а похож на банкира П. Авена. Curicculum Vitae, биография, тоже не то чтоб идеальная для писателя-деревенщика: работал с Парфёновым в раннем «Намедни», потом продюсером на НТВ, придумал несколько десятков телепрограмм («Впрок», «Спрос», «Суд идет»), дирижировал «Добрым утром» на Первом канале. В середине нулевых эмигрировал на год в Канаду. Быстро вернулся, это да, но все равно – где он, а где все эти истории про вымершие деревни, спившихся отцов и бьющихся на «явах» сыновей? «Обращение в слух» – сложный, полифоничный, тонко имитирующий приемы и сюжетные линии Достоевского роман, однако в нем найдется и простая мораль, которую можно изложить хотя бы и в программе «Доброе утро»: прежде чем судить о людях по их социальному статусу и внешности, следует выслушать их историю.
Антон Владимирович Понизовский оказался в высшей степени коммуникабельным человеком, не делающим секрета ни из чего – в том числе из своего происхождения. Из «хорошей московской», что называется, семьи. Как ему пришло в голову записывать чужие истории? По его словам, он никогда, по существу, не сталкивался с этими самыми «простыми людьми», только по книжкам, – и от этого всегда чувствовал некий дефицит знаний о жизни. Идеи, каким образом компенсировать эту интеллигентскую ущербность, начали приходить ему в голову давным-давно. Выглядели они одна другой экзотичнее. Так, еще в детстве ему казалась любопытной профессия чистильщика обуви; еще он мечтал о путешествии – пешком, с узелком через плечо. С возрастом – Понизовский, кстати, выглядит сильно моложе своих сорока четырех; возможно, ему следовало бы инвестировать в приобретение накладной благообразной бороды, какие носят авторы газеты «Завтра», – мысль о том, как технически преодолеть пропасть между субъектом и «объектами», стала принимать более реалистичные формы: почему бы, например, не снять купе в поезде Москва – Владивосток и, раз уж железная дорога располагает русских к искренней коммуникации, почему бы не записывать услышанные от попутчиков истории? Но чистить сапоги, конечно, – слишком театрально, разъезжать на поездах – слишком долго… В конце концов ему пришла в голову, по существу, та же (светлая) мысль, что и носовскому писателю Смекайле. Ну, вы помните, в «Незнайке»: «Я могу поставить бормотограф в любой квартире, и он запишет все, о чем говорят. Мне останется только переписать – вот вам повесть или даже роман. Это только в книгах так пишется, что нужен замысел, а попробуй задумай что-нибудь, когда все уже и без тебя задумано! А тут бери прямо, так сказать, с натуры – что-нибудь да и выйдет, чего еще ни у кого из писателей не было».
И где же он поставил свой… бормотограф?
– На Москворецком рынке, – отвечает Понизовский. – Мы арендовали там с Татьяной Орловой, моей помощницей, она психолог, торговый павильон.
Это где-то в районе Варшавки, что ли? А давайте съездим туда, посмотрим.
Если на Московорецком рынке и есть что-то экзотическое, то это сам Антон Понизовский. Его легко представить где-нибудь на заседании миноритариев «Норникеля» или «Сити-групп», но здесь, в караван-сарае посреди спального района? Южные люди, темновато, запах хаша и рыбы.
– Асиля не работает сегодня, не знаете?
Мы пытаемся найти кого-то из тех, кто был здесь три года назад; Асиля – это та женщина, в рассказе которой фигурировали, по классификации Понизовского, темы «мать и сын», «главное – дети», «мужчины нет», «смерть рядом», «тревога за детей», «чужие и свои», «православие», «произвол/насилие».
Старуха, взвешивающая клиенту баклажаны, не удостаивает писателя ответом. Как ему удалось развести всех этих людей на длинные истории, если они и головой-то иной раз кивнуть не хотят, – загадка.
Исторический павильон находится на втором этаже: плохо освещенный коридор с запирающимися застекленными модулями, как в подземном переходе. Никаких покупателей, одни продавцы: усатые мужчины и женщины в длинных юбках («Вот эта, мне кажется, могла бы историю рассказать»); в ассортименте тюль, шали, шапки, странные сувениры. Наша экскурсия вызывает у потенциальных сторителлеров недоумение – надо думать, человек, проработавший много лет на телевидении в должности чуть ли не генпродюсера канала, выглядит здесь несколько сюрреалистически.
Они купили в ИКЕА стол, принесли табуретки, повесили занавески, чайник поставили. Алкоголь?
– Нет, это было бы… Несколько другой жанр, не хотелось бы.
Как он им вообще объяснял, что происходит и чего ему от них надо?
Ну, как-как: так и говорил, что, вот, писатель, журналист, что занимается проектом «Моя история»: мол, есть история официальная, которая в учебниках, а есть «серая», подлинная, судьбы живых конкретных людей; расскажите нам что-нибудь, пожалуйста, это важно.
– На золотые жилы я натыкался в среднем по два с половиной раза на дню.