– Вчера утром я вместе с ними въехал в город через ворота Конферанс… Они скрыли свое обличье, как, впрочем, и я… Через два дня к ним присоединятся все остальные.
– И мы мигом отправим их следом за теми, с кем расквитались сегодня!
– Мне пришла в голову одна мысль, – вмешался брат Паспуаль, – что, если попросту дать знать начальнику полиции?
– По правде говоря, твоя идея гроша ломаного не стоит, мэтр Амабль, – произнес граф. – Их отведут в тюрьму, но что нам это даст? Лишь временное облегчение. Даже из Бастилии можно бежать. Есть только одна тюрьма, которая не выпускает своих узников, – это могила!
– Черт возьми, здорово сказано! Но самая большая опасность грозит мадемуазель Авроре… Как же нам предупредить ее?
– Ее охраняет Шаверни, этого достаточно. С помощью Наваля и Лаго он отразит любое нападение.
– А что же будем делать мы?
– Вы мне нужны для другого. С утра до вечера бродите по улицам и следуйте за любым горбуном, какого встретите, чтобы по первому же сигналу поддержать его. С горбуна начались все эти танцы – горбуном они и закончатся… Если кто спросит, отвечайте всем, что не знаете, где Лагардер; я же всегда сумею подать вам знак, в каком бы обличье ни появился… и каждый день вы будете получать мои распоряжения…
– Гм! – буркнул Кокардас. – Уродов я люблю с детства, чего уж там! Придется, значит, заняться горбунами… Впрочем, я всегда сумею узнать лучшего из горбунов Парижа!
– Не говори гоп, Кокардас! Горбунов много – и все, кроме одного, настоящие.
– А вдруг Гонзага углядит среди них того, на чьем горбу расписывались в Золотом доме? Эзопа Второго, иными словами?
– В день, когда он догадается об этом, перед ним вместо горбуна предстанет Лагардер.
– Постарайся, чтобы это случилось поскорее, малыш… Пока это не произойдет, все будут несчастны: и мадемуазель Аврора, и мадемуазель Флор, и маркиз, и твои бедные старые учителя.
– Час близится… Возможно, все кончится через неделю… возможно, завтра. На зеленом сукне проиграть партию не страшно. Но Гонзага ошибается, думая, что самое главное – это захватить все козыри. В нашей игре шпага бьет туза, и сукно ломберного столика скоро станет красным от крови.
Только тут граф заметил на боку у Кокардаса новую рапиру. Волна воспоминаний нахлынула на него. Он вновь увидел себя в Памплоне, где ему приходилось ковать клинки и чеканить эфесы, чтобы было чем накормить маленькую Аврору. Горло у него сжалось от волнения, и он долго хранил молчание.
– Где ты взял эту шпагу? – спросил он, наконец.
При этих словах гасконец покраснел, как пион. Ему очень хотелось выдумать какую-нибудь правдоподобную историю, дабы не уронить свой престиж в глазах Жана-Мари, которому, как он полагал, ничего не было известно о приключении во рву со сточной водой. Однако благоговение перед Лагардером оказалось сильнее тщеславия, и Кокардас честно рассказал, опустив лишь несколько особо неприятных деталей, обо всем, что произошло: каким образом лишился он Петронильи и как раздобыл себе новую боевую подругу.
– Я знаю эту шпагу, – сказал Анри, – она прошла через мои руки. У любого другого я бы ее отобрал.
– Дьявол меня разрази! Если она дорога тебе, малыш, возьми ее! – вскричал гасконец, без всякого сожаления протягивая рапиру Лагардеру. – И пусть этот клинок пронзит сердце Гонзага!
– Нет, нет, друг мой, оставь ее себе, заботься о ней, и почаще пускай в ход. Ты вернешь мне ее позднее.
– Черт возьми! Как только скажешь… Пока же ей не придется бездельничать в руках Кокардаса.
Граф, вновь взявшись за весла, направил лодку к берегу.
– До завтра, – произнес он. – Не знаю, где увижусь с вами, но можете обо мне не беспокоиться. Главное же: держите язык за зубами.
– Как ни жаль нам бедных девчушек, что томятся в ожидании, мы сдержим слово и никому ничего не скажем.
Лодчонка скользила по воде. Внезапно Кокардас разразился проклятиями:
– Дьявольщина! У меня ноги промокли… эта посудина протекает!
Замечание было справедливым, хотя и несколько запоздалым.
– Я давно это заметил, – сказал Анри с улыбкой, – но тревожиться нет нужды. Берег уже совсем близко. Не делайте резких движений, если не хотите пойти ко дну.
Еще несколько мощных взмахов веслами, и барка почти вплотную подошла к Красному мосту, который позднее получил название мост Сите. У этого сооружения была весьма дурная слава, ибо в 1634 году вместе с ним рухнула в Сену целая религиозная процессия, а в 1709 году мост обвалился вторично. Его совсем недавно, а именно в 1717 году, отстроили заново; однако под водой остались опоры старой конструкции, и все лодочники Сены приближались к этому месту с величайшей осторожностью.
К несчастью, наши мореплаватели пребывали в полном неведении о подстерегающей их опасности. Едва трухлявая, гнилая лодка, в которой сидели Лагардер и его друзья, наткнулась на одну из подводных свай, как мгновенно рассыпалась и пошла ко дну.
Гасконец немедля разразился самыми звучными своими ругательствами. Ему и вообще-то не слишком нравились прогулки по воде, а когда дело заканчивалось плаванием, он просто выходил из себя. Недавнее приключение в сточном рву Монмартра лишь усугубило его природное отвращение к водным процедурам.
– Побереги силы, приятель! – воскликнул Лагардер. – Плыви к мосту и цепляйся за опору. Мы без труда заберемся наверх.
– Ты умеешь плавать, Берришон? – крикнул Паспуаль своему ученику. – Доберешься сам?
– Я плаваю как рыба, дорогой мэтр, не беспокойтесь обо мне.
Итак, все четверо устремились к спасительным опорам моста, и это своеобразное соревнование немедленно привлекло многочисленных зевак, которые подбадривали пловцов невнятными возгласами и показывали им жестами, где сподручнее будет взобраться. Разумеется, толку от этих советов не было никакого.
Впрочем, некоторые, более сообразительные, вооружились баграми и шестами, чтобы помочь потерпевшим кораблекрушение.
Для горбуна, чью силу и ловкость мы знаем, не составляло никакого труда преодолеть трудный подъем. Иное дело мастера фехтования: шляпы с перьями, шпоры, рапиры и промокшая насквозь одежда изрядно мешали им; целиком поглощенные своим спасением, они даже не заметили, что Лагардер бережно поднял над водой котомку, которая странным образом извивалась в его руке. В конце концов, оттуда раздался какой-то необычный крик, но за плеском воды и воплями зрителей никто не обратил на это внимания.
Мэтру Кокардасу удалось все же уцепиться своими длинными руками за одну из опор моста, после чего он стал карабкаться вверх почти с такой же скоростью, как и Лагардер. Разумеется, гасконец трещал без умолку, ибо заставить Кокардаса-младшего умолкнуть могла бы только могила.