– Я об этом случае ничего не знаю. Я разберусь, и виновные будут наказаны самым строгим образом.
– А то, что каждый год мы теряем более пятисот самолетов только в авариях, ты тоже не знаешь?! Две авиадивизии просто так коту под хвост! Может быть, для повышения обороноспособности нам лучше десяток хенералов к стенке поставить?
– Это не от меня зависит.
– А от кого? От пехотного майора?
– Я сказал, что я разберусь!
– Так это только половина сказки. Комиссия не армейская, так что на этот раз все дойдет до ЦК. Кто сядет, кого снимут, не мне решать, но, думаю, за пределы Западного округа репрессии не выйдут. Только это еще будут цветочки.
– Выйдут! Я лично прослежу, чтобы всех причастных к смерти этого младшего лейтенанта наказали. И постараюсь выяснить, почему я ничего об этом инциденте не знаю, а начальник сержантской школы знает.
– Ну, это просто, есть у меня на восемьдесят третьем авиаремонтном заводе хороший знакомый. Вот он и поделился информацией.
«Или в наркомате внутренних дел, – подумал Самойлов, – но зачем тебе это знать, товарищ генерал».
– Ясно. Почему цветочки, майор?
– А ягодки будут, когда снег сойдет и взлетные полосы начнут просыхать.
– Объясни!
– Неужели не понятно? Всю зиму самолеты, считай, не летали. На лыжах, сам знаешь, запретили[65], а расчистить полосу многие не смогли или не захотели. В частях по двадцать процентов летчиков, которые вообще не летали на боевых самолетах. А сколько тех, кто летал по разу-два, а сколько осенью последний раз в небо поднималось? А тот же генерал Черных начнет план гнать, сокращая время и на обслуживание самолетов, и на подготовку молодняка. Или не так будет, товарищ генерал-лейтенант авиации?
– Может, и так. И что? Говори уже, – с примирительными нотками в голосе спросил Яков.
Зная систему гораздо лучше майора, да еще изнутри, Смушкевич вдруг ясно осознал, что так все и будет. Стремясь наверстать упущенное зимой время, все, от командующих корпусами до рядовых комэсков, будут торопиться и допускать ошибки. А это неизбежно приведет к всплеску аварий.
– А что говорить? В конце апреля, самое позднее в начале мая, у кого-то не выдержит терпение. Думаю, кто-то из ЦК, возможно, Шахурин или Каганович, скажут: «Да что такое?! Мы строим-строим, а они ломают-ломают». И папочку, что вы, Яков Владимирович, сейчас в руках держите, снова откроют. Только в этот раз, готов на ящик коньяка спорить, снимут Рычагова, тебя, Штерна и наиболее «отличившихся» командующих ВВС округов.
– Отличившихся?
– Ну в кавычках же! Аварий в округе будет значительно больше среднего, или крупная катастрофа случится, или еще какое ЧП. Вот снимут, значит, и будут думать, что с вами делать: просто из армии турнуть или срок дать.
– И мне, значит, срок светит? Я правильно понимаю?
– С этого момента, Яков Владимирович, вам придется поверить мне на слово, ибо ни я не смогу доказать свои слова, ни вы как-то их опровергнуть.
– Война, значит?
– Война.
– Упертый ты, Виктор.
– Почему упертый? Последовательный. Да, сейчас кажется, что вся Европа и часть Африки в огне. Но с югославами и греками к лету немцы разберутся. В Африке логистика вообще не позволяет крупные силы иметь. Мышиная возня, судьба колоний всегда в Европе решается. Сейчас у Англии вроде бы пятнадцать линкоров, пятнадцать тяжелых крейсеров и, кажется, пять или шесть авианосцев, плюс Америка за спиной. У Германии три линкора, один почти достроен, шесть тяжелых крейсеров. Авианосцев нет вообще. Я повторял и повторяю: пока флот немцев хотя бы не сравнится с британским, все планы нападения на Англию – фикция. Но доказать я ничего не могу, сам понимаешь.
– Хорошо, допустим, война.
– Тогда выходит следующее. Вы под следствием, а руководство страны осознает, что война будет в этом году, что она практически на пороге. И смотрит, как ВВС РККА подготовлена, уже совсем другими глазами. Взаимодействие с ПВО отвратительное. Связь с ВНОСами отвратительная. Радиофикация авиации практически отсутствует. То есть цельной структуры противовоздушной обороны страны просто нет. Есть отдельные авиационные соединения с весьма посредственной эффективностью.
– Так уж и посредственной?
– Яков, глаза открой! И-15 уже сыплются от старости, МиГи не освоены. Налет у пилотов просто курам на смех. А сколько брака с заводов в войска идет! Нет, товарищ генерал-лейтенант, это я еще сильно завысил оценку, назвав эффективность посредственной. В общем, совершенно справедливо всю верхушку ВВС ЦК захочет поставить к стенке.
– И что же товарищам из ЦК помешает?
– А ничего не помешает. Только вот формулировочка будет другая. Нельзя же за месяц до войны сажать вас за развал авиации. Поэтому или «троцкистский», а еще лучше «испанский» заговор.
– Это вздор! Ни в каких заговорах я не участвовал и не собираюсь участвовать! Я коммунист! Верный ученик партии и товарища Сталина! Вот, значит, зачем весь этот разговор. Провокация!
– Яков, окстись. Какая провокация? Оглянись вокруг. Мы тут вдвоем, даже мои парни из-за шума моторов не слышат, о чем разговор.
– Да?! А зачем ты тогда затеял весь этот разговор?
– Я же говорю, мне нужна помощь.
– И какая, позвольте спросить?
– А ты знаешь, что в переводе с французского «генерал-инспектор» значит «палкой по башке»?
– Чего? – переспросил сбитый с толку Яков.
– Та вакханалия, что сейчас творится в авиации, возможна только в трех случаях: начальство – предатели, дураки или лентяи. Причем лентяи не только в прямом смысле слова, но и интеллектуальные. Последнее и к тебе, Яков, относится. Глаза замылились, и кажется, что все в порядке, все идет своим чередом. Падают самолеты, так всегда падали, нет радиостанций на машинах, так никогда не было. Или вон Копец лично на истребителе по аэродромам носится. Отличный комполка был бы, а его на округ кинули. Ему ли систему ломать.
– По-твоему, генерал Копец – дурак?
– По-моему, опыта у него нет такой махиной руководить. И если честно, мне похрен, почему сейчас так, а не иначе. Прошлое мы не изменим, но у нас есть еще несколько месяцев. И у тебя есть два варианта. Или плюнуть на все мной сказанное, тогда пусть все будет как будет. Или взять палку и бить по башке всех, от командующих округами до последнего комполка, пока они не приобретут рефлекс выполнять приказы. Мы подняли документацию, которая идет в дивизии из НКО и Генштаба, так всем буквально на все насрать.
– Стоп, Виктор! Меня же скоро, по твоим словам, расстреляют!
– Это если ты в сторону отойдешь. Я сказал Мехлису, что проверка согласована с тобой.
– Что?!
– То. Да, рискнул. Но ты мне нужен позарез. Решай. У тебя шанс вскочить, так сказать, на подножку. Мы это представим так, что ты видел эти безобразия, но через Рычагова сделать ничего не мог.
– А как же Павел Васильевич?
– Ну кто-то же должен ответить. Но если начинать сейчас, то даже его не расстреляют, а просто понизят; считай, жизнь ему спасешь.
– То есть моя роль – утопить начальника Главного управления ВВС РККА?
– Да нет же! Твоя роль – за несколько месяцев из аморфной, почти не связанной массы авиасоединений создать структуру, способную дать отпор люфтваффе. Справишься – спасешь и сослуживцев, и себя с семьей. А до кучи еще жизни сотен летчиков и десятков тысяч мирных жителей.
– А Рычагов?
– А замерзший младший лейтенант Кошляк?
Оба командира замолчали, вымотанные нервным тяжелым разговором.
– У тебя, конечно же, есть план.
– Относительно тебя или ВВС?
– Давай сначала про авиацию.
– У меня есть общая концепция, но претворять ее в жизнь придется тебе. И сразу скажу, до начала войны всё ты не успеешь.
– Обнадежил.
– Борис, будь добр, принеси портфель, – крикнул Самойлов вглубь салона.
Один из сопровождающих майора поднялся и направился к ним, держа в руках портфель непривычной угловатой формы. При ближайшем рассмотрении Яков с удивлением понял, что это скорее переносной сейф, обтянутый кожей, да еще пристегнутый довольно толстой цепочкой к запястью Бориса.