красных. Фашистами нарекали проигравшую команду. Потому что русские — не проигрывают.
— Вы к Мишке? — из-за мокрой простыни на верёвке материализовалась пухлобокая женщина в косынке и бесформенном ситцевом халате.
— Да, — спокойно улыбнулся я, притворяясь другом Мишки.
Не хотелось раньше времени палить свое ментовское происхождение.
— Так нет его, — тетя уперла руки в бока.
— А где он?
— А кто его знает. Уже два дня как нет. Сами можете проверить.
Тетя подошла и бесцеремонно толкнула дверь в комнату Коровина, та оказалась не заперта.
— У него и замок-то не работает, — пояснила соседка. — Уже полгода.
Перед нами оказалась стандартная комнатенка примерно в девять квадратов, с убогим убранством. У стены — панцирная кровать, застеленная тоскливо-зеленым покрывалом, уже изрядно размахрившимся по краям. В углу тусклый шифоньер с покосившейся дверцей, у окна непонятного вида стол, который изначально был письменным, но судя по резаным «ранам» на полированной столешнице, использовался как кухонный. Пара стульев, на полу вместо ковра потертый плед.
Что мне сразу бросилось в глаза, так это детская ветровка бежевого цвета, что висела на стуле. Скроена ладно, и материал, сразу видно, качественный. Явно заграничного пошива.
Я сразу представил, как из рукавов, должно быть, выглядывали длинные кисти щуплого, израставшего подростка. Как наяву.
Прочистил горло и недоуменно, но будто бы легко спросил:
— А что, разве у Михаила дети есть? Он мне как-то не говорил такого... — кивнул я на ветровку.
Тетя с любопытством толстой кошки занырнула в комнату и по-хозяйски схватила ветровку, осматривая ее с некоторым благоговением.
— Нет у него никого. Как сыч, один. А куртёшка добрая, Веньке бы моему такую. И размерчик что-надо.
Сказав это, соседка попыталась наглым образом смыться из комнаты с трофеем.
— Стоять, гражданочка, — я преградил ей дорогу. — Одёжку на место положите.
— Да на кой ляд она ему сдалась? — продавливала грудью дорогу соседка. — Я же говорю, нет у него ни детей, ни племянников. Чего добру пропадать? Похоже, что заграничная крутка. Явно где-то украл. Таких у нас не продают.
— Милиция, — пришлось вытащить ксиву, — куртку на место, а сами понятой побудете. И позовите еще одного человека.
— Ой! — соседка мигом повесила трофей обратно на стул. — Простите, я не воровка. Просто у нас так принято в общежитии — со всеми делиться. Мы по-простому живем. Я вот месяц назад Мишке трехлитровую банку капусты отдала. Так он банку, скотина такая, до сих пор не вернул.
— Ваши баночные дела решите потом без нас, а сейчас зовите второго понятого, мы обыск в комнате проводить будем.
— Обыск? — всплеснула руками тетя. — У Мишки? Давно пора. Мутный он какой-то. Себе на уме.
— А что в нем мутного? — насторожился я.
— Как — что? — Махала руками тетя. — Говорю же! Банку не вернул!
— Это понятно, а что еще странного в вашем соседе?
— Бирюк он, — не задумываясь, выпалила соседка.
— Это как?
— Да сыч, говорю же. Нелюдимый, на восьмое марта даже никого из женщин на нашем этаже не поздравил. Сидит себе в комнате после работы и не выходит почти. Ладно бы пил, так ведь не пьет. Мой Ванька сколько раз к нему заходил, опохмелиться просил, ни разу ему не налил. Я думаю, он шпион вообще...
— Почему шпион?
— Известно почему! Шпионы водку на дух не переносят. Они шнапс глыкают. Я в кино видела. Но нет в Цыпинске шнапса, вот он и насухую сидит один вечерами напролет.
И посмотрела на меня этак с вызовом — мол, вот, вы милиция, так мне же вам еще и объяснять приходится.
— Ясно, — вздохнул я, — идите уже за понятым, будем шпиона на чистую воду выводить.
— Я Машку позову, — тетя не по годам (и не по размерам своей увесистой тушки) бодро ускакала с радостным криком. — Маха, ты где? Мишка шпион оказался, как мы и думали!
Я поморщился. Вот блин, плохая была идея привлекать ее в качестве понятой. Но без них никак. Надо еще Горохову сообщить, чтобы сюда поспешил. Постановление на обыск комнаты Коровина у него уже заготовлено было на всякий пожарный, и Звягинцевым санкция, наверное, уже подписана. Благо прокурор всегда у нас под рукой и обитает всего на этаж выше.
Я еще раз оглядел комнату. Если Коровина уже два дня как нет, то он вряд ли вернется в общагу. Наверное, уже чухнул, что мы на след его вышли. Если он и есть Холодильщик, то просчитать наши действия легко смог. Ведь в больнице он нас ловко обставил. Так что, строго говоря, шум, который подняла соседка, уже ни на что не влияет. А если Коровин не маньяк, то тем более не влияет. Разве что на его репутацию.
Горохов прибыл через двадцать минут. Еще и Блинов за ним увязался. Местный прокурорский следак всегда интересовался ходом расследования, хоть мы и старались держать его на некоторой дистанции, но он твердил, что болеет за родной город душой, и поимка Холодильщика для него — дело чести.
К этому времени в комнату Коровина набилось слишком много понятых. Уже вечер, и праздные жильцы, кто вернулся с работы и не успел еще засесть за телевизор, карты и прочие домино с воблой, высыпали на шум в коридор, вытягивали шеи и пытались заглянуть в комнату Коровина. Полгода она стояла чуть ли неоткрытая нараспашку, и никому дела не было, а тут вдруг всем стало жутко любопытно, где проклятый шпион рацию хранит, шифровки и немецкую форму. Хотя все понимали, что форма должна быть американской, но это штука такая — как она выглядит, никто не знал, а вот немецкую из фильмов каждый представить себе мог. Правда, не возят с собой шпионы никакой формы, но советские граждане об этом далеко не все знали.
— Граждане любопытствующие! — выпихивал я с порога комнаты галдящих соседей, обсуждающих, что бок о бок столько лет жили с Мишкой и не знали, что он, паскуда такая, Родину продал за доллары (некоторые — с завистью). — Покиньте помещение и не мешайте следственному действию! Коровин никакой не шпион, проверка проводится в связи с хищением колбасной продукции с мясокомбината. Здесь нет ничего интересного.
Я захлопнул дверь, чуть не прищемив сразу два носа, и поставил часовым Погодина:
— Держи, Федя, ручку,