Читать интересную книгу Обнаженная модель - Владимир Артыков

По дороге к Юре Циркунову мы зашли в магазин и купили бутылку знаменитой рижской водки «Кристалл». К счастью, Юра оказался в мастерской и очень приветливо нас встретил. Мы восторженно рассказали ему о своих впечатлениях от выставки Табака. Он согласился с нами.

— Ребята, вы очень удачно пришли. На выставке насладились духовно, а теперь будем делать шашлык, но не обычный, кавказский, а наш, рижский. Мои друзья из Института питания научили меня мариновать мясо не луком, перцем и солью, а…

Не успел Юра закончить, как Дима вставил:

— Знаю, знаю, кефиром, сейчас это модно, и у нас в Москве так делают.

— Не угадал, Дима, не кефиром, а яблоками, — договорил Юра.

— Яблоками? Это что-то новое в кулинарии, — удивился я.

Циркунов дал Диме доску и нож:

— Нарезай мясо, как обычно на шашлык, а я займусь яблоками, — сказал он.

Юра быстро натер на крупной терке простые зеленые яблоки, как их называют — не сортовые, полтора или два килограмма. Нарезанное мясо уложили в эмалированный тазик, а сверху выложили кашицу из натертых яблок, довольно толстым слоем.

Юра успокоил:

— Не переживайте, процесс очень быстрый. Пока под соленый огурчик выпьем. Через полчаса уже можно будет нанизывать мясо на шампуры, оно успеет замариноваться.

Действительно, через полчаса яблочный маринад полностью рассосался, а мясо было чистым. Юра ловко стал нанизывать его на шампуры, а Дима раскладывать на электрический мангал. Вскоре приятный запах жареного мяса, и чудное шипение капающего жирка наполнил мастерскую.

— Вот так надо делать шашлыки в условиях творческого бытия. Володя, а ты порежь батон рижского хлеба, — попросил меня Юра.

Шашлык таял во рту. Он был прожаренным и мягким.

— Я никогда не видел, чтобы так быстро можно было пожарить шашлык, — удивился Дима.

— Мои ученые из Института питания разъяснили мне, что яблочная мякоть — лучший маринад, она гораздо лучше, чем уксус и лук расщепляет мясо. А главное, не вредит здоровью, — ответил Юра.

Мы замечательно провели время, разговаривая о художниках и искусстве. Циркунов показал свою новую работу из жизни военных моряков. Это была вытянутая композиция, где были изображены матросы в белых робах на фоне синего моря, они катили по палубе на специальной тележке на роликах сверкающую сталью торпеду. Динамика движения матросов в картине, в которой преобладал белый и синий колорит, производила хорошее впечатление.

— Я остался верен военной тематике, — сказал Юра, — столько лет прошло, а все время война снится. Другие художники пишут цветы, натюрморты, пейзажи, а я никак не могу расстаться с годами войны.

В дом творчества мы вернулись последней электричкой. Но, как всегда, там бурлила ночная жизнь, одним словом, богема. Как правило, в домах творчества жизнь начиналась с наступлением сумерек. Посиделки, хождение в гости друг к другу, разговоры, споры об искусстве. Одних художников поднимали до небес, других ниспровергали, одни произведения зачисляли в классику, другие — предавали анафеме, и, как правило, все спорящие оставались при своем мнении. Пили черный кофе, водку, вино. Закуской, зачастую, были остатки недоеденного в столовой ужина, который заранее приносился в мастерскую, чтобы ночью было чем закусить, сидя с друзьями.

Иногда в этих посиделках принимали участие и руководители групп. Тут были живописцы, графики, художники театра и кино не только из Москвы и Ленинграда, но и из разных республик и городов страны.

В Дзинтари, где я бывал чаще всего, керамисты занимали особое положение. Во-первых, это были в основном художники Прибалтийских республик, во-вторых, в Дзинтари были электрические печи обжига и все необходимое оборудование для работы в глине, шамоте, цветные соли и все химические препараты, необходимые для обжига и обработки керамических изделий. Одним словом, для профессиональной работы керамистов были созданы великолепные условия, лучшие в стране.

Для живописцев, графиков и театралов были предоставлены отдельные просторные комнаты с лоджиями, ванной и туалетом. В коридорчике размещался большой шкаф, куда можно было складывать картины и одежду. Условия были замечательные. Я спокойно мог писать полутораметровую картину, имея отход от нее.

На первом этаже находился большой выставочный зал, где проходили встречи с деятелями культуры. Художники, по окончании заезда делали там отчетные выставки, которые пользовались огромным успехом у рижан, особенно молодежи, там же стояли телевизор и бильярд.

Юра Циркунов рассказал мне, что этот бильярд придумали латышские моряки еще в начале XX века: заменили шары плоскими фишками, чтоб можно было играть на судне даже во время морской качки. В латышский бильярд могут одновременно играть четыре человека. Меня эта игра не волновала, но желающие, выстраивались в очередь, чтобы поиграть, это были в основном художники мужчины, и среди них заядлым игроком была только одна художница — Элла Даниловна, молодящаяся дама средних лет, с конским хвостом волос на затылке.

Она писала морские пейзажи на больших ватманских листах по-сырому, губкой. Художница пользовалась у мужчин успехом, все мечтали иметь акварель, подаренную Эллой Даниловной. И хотя я не играл в латышский бильярд, она подарила мне морской пейзаж, с дарственными стихами на обороте. Позже от ее сына Джозефа Минского я узнал, что Элла Даниловна Нейман навсегда уехала в Америку.

Состав художников в потоке постоянно менялся, одни приезжали в группу, другие, окончив свой двухмесячный срок, покидали группу. Как правило, это были постоянные художники, завсегдатаи Дзинтари, которые знали друг друга в лицо. Но были и новые лица, приезжавшие в Дзинтари впервые.

Обычно после обеда в холле дома творчества толпились художники. Одни, чтобы узнать о предстоящих экскурсиях в музеи Риги, органных концертах в Домском соборе, другие — узнать от администратора о времени выезда автобуса на этюды, позвонить по междугороднему телефону, третьи — попрощаться с отъезжающими художниками и встретить вновь прибывающих.

Вдруг за большой стеклянной дверью я увидел девушку, в руках у нее было два огромных баула, на плечах и шеи висели подрамники, под мышкой она держала тугой рулон грунтованного холста. Как она могла удержать весь этот художнический скарб? Как все это могло разместиться в купе поезда, а потом в такси? Одной ногой девушка пыталась открыть створку стеклянной двери, но эта попытка ей не удавалась. Я подбежал, распахнул створку половинки двери, вторую открыл Дима Надежин. По его улыбающемуся лицу я понял, что он хорошо знаком с этой девушкой. Протиснувшись в холл, она сбросила с себя весь груз и бросилась на шею Диме:

— Володя, — крикнул Дима, — иди, я познакомлю тебя с Марфой Замковой.

Я подошел, девушка протянула мне руку:

— Марфа.

Дима тихо сказал мне:

— Марфа — внучка Веры Игнатьевны Мухиной.

Глядя на груду подрамников и холстов, которые Марфа привезла с собой, я подумал, что с трудом успеваю написать одну, две работы за два месяца пребывания в группе, а эта девушка увезет отсюда столько произведений, как много ей предстоит трудиться, стоя у мольберта. Я с восхищением посмотрел на ее баулы и подрамники. Подумал, вот она генетика, все передается по наследству, эта страсть продолжить жизнь своих предков в искусстве, прежде всего своей гениальной бабушки. Марфа перехватила мой восхищенный взгляд:

— А это краски, разбавители, лак. Там этюдник и набор грунтованных картонок, — небрежно ткнула она баул носком туфли.

Она взяла два баула в руки, а Дима подхватил подрамники, мне осталось взять рулон холста, и мы погрузили весь скарб в лифт. Для нас с Димой места в нем, к счастью, не нашлось.

Я спросил у Димы:

— Неужели она успеет переварить весь этот материал за два месяца?

Дима пожал плечами, загадочно усмехнулся и развел руками:

— Через два месяца посмотрим, время покажет.

Вскоре Марфа пригласила Диму и меня поехать в Ригу, посмотреть дома, лабазы, знаменитый рижский рынок, все то, что когда-то принадлежало в Риге ее прадеду, купцу первой гильдии. Мы с Димой задавали вопросы:

— Марфа, а что-то из этого огромного наследства тебе осталось?

Марфа грустно вздохнула:

— Здесь — ничего, все давно в руках государства. От бабушки мне остался дом в Москве, где я сейчас живу, рядом поставили памятник бабушке в бронзе. Вот и все. И то хотят сделать дом-музей Мухиной, и если это осуществится, не знаю, где мне придется жить?

Раза два мы заглядывали в мастерскую к Марфе. На мольберте стояла недописанная картина, начатая, видно, еще в Москве, где угадывался простой сюжет — группа молодежи, юноши и девушки стоят на фоне арки метро Кропоткинская. Современная обычная молодежная тусовка. Когда мы заглянули к ней во второй раз, уже ближе к концу заезда, мне показалось, что на холсте мало что изменилось, до завершения картины надо было еще очень много работать. Дима дал ей несколько советов, сказал, что надо постараться завершить картину к отчетной выставке. Я молчал, считая, что делать замечания художнице нетактично. Но для себя я сделал вывод, что картина останется незаконченной. Марфа заверила, что успеет все завершить в срок. Настроение у нее было веселое. За два-три дня до отчетной выставки мы помогали Марфе загрузить в такси тот же груз, который она привезла из Москвы, но только, к сожалению, не востребованный ею. Дима, глядя на удаляющуюся машину, сказал, обращаясь ко мне: