— Это чёрт знает что, Нинель Исаковна! У вас прямо из под носа какая-то полоумная хохлушка выкрала нашу пациентку, а вы этого даже не заметили. Жаль. Очень жаль, а я так надеялся отпрепарировать её внутренние органы. Это же был бы совершенно уникальный научный материал! Его бы на пять докторских диссертаций хватило бы. Хорошо, идите и чтобы такого впредь не повторялось. Никакого порядка нет.
Рыжая медсестра встала и плавно выплыла из его кабинета, покачивая своими внушительными бёдрами так, что я едва сдержался, чтобы не дать ей пинка под задницу ногой своего двойника. Больше всего меня в этой истории возмущало то, что эта самая Нинель Исааковна, в которой я не увидел ничего русского, а вместе с ней ещё и это светило онкологии, Реваз Вахтангович, а их обоих не то что на подиум, а даже на километр к нему не подпустили бы, называли украинскую красавицу Наташу Хмельницкую психованной, полоумной хохлушкой. Честно говоря, меня это очень сильно задело. Чёрт, чёрт, чёрт! Да, что же это такое? Почему судьбы родины моей матери оказалась такой несчастной? Ведь это же была когда-то огромная держава, империя, в которой пусть и не всегда дружно, тихо и мирно, но всё-таки жили и уживались друг с другом многие народы, пока трём нечистым на руку политикам, рвущимся к власти и готовым идти к ней по колено в крови, не вздумалось в одночасье разметать её на клочки.
Эх, ладно, эмоции эмоциями, а мне нужно работать. Хотя я уже в который раз поймал себя на мысли, что я не обычный ангел, а русский, да, к тому же ещё и славянин, который считает своими братьями и сёстрами даже этих чёртовых, своекорыстных лекарей Реваза Вахтанговича и Нинель Исааковну только потому, что они разговаривают на одном со мной языке. Моём родном русском языке. Ну, вообще-то для меня, как ангела, все остальные языки Земли тоже были родными, но тем не менее, людей на них говорящих, я тоже считал братьями, но уже двоюродными. Нет, что-то с моим мироощущением и менталитетом всё же было не так. Я в равной степени любил всех людей на Земле, но вот славяне, а вместе с ними все те народы, которые столько лет варились в котле Российской империи, были мне всё же роднее и ближе по духу. Это я очень быстро понял, когда перешел в следующую палату, подсел к кровати и заговорил с девочкой лет десяти и её матерью на киргизском языке, чем заставил их очень сильно удивиться и обрадоваться. Через полчаса маленькая Азиза была полностью здорова и я пересел к другой больной девочке.
Мамочки, убедившись в том, что экстрасенс Авик знает своё дело, организовали в онкоцентре подпольную организацию и самым основательным образом прикрывали меня. Я же, в свою очередь, мало того, что после полного исцеления детей погружал их в состояния покоя и расслабленности, так ещё и создавал искусные мороки, чтобы задурить головы врачам и те видели их больными. На матерей они не действовали и те видели своих детей пусть и сонными, но зато здоровыми, а ещё всех поражал их редкостный аппетит, что лично для меня вовсе не было удивительным. Увы, но большинство этих несчастных людей, в спокойную жизнь которых вторглась тяжелая болезнь детей, потратили на лечение большие деньги, многие залезли в долги, а потому попросту не смогли бы купить все те продукты, которые были сейчас нужны их детям. Ну, как раз я был к этому готов и потому прихватил с собой десять пачек пятитысячных купюр.
Только благодаря этому детишкам было что съесть после исцеления, а для меня же их непрерывное, сосредоточенное чавканье и хлюпанье, звучало самой настоящей музыкой. Шел час за часом и я переходил из палаты в палату, но детский онкоцентр был большим. Очень большим и в нём находилось свыше семисот детей. Ещё меня выручало то, что я прибыл в онкоцентр двадцать девятого декабря. Больным детям и их родителям точно было не до Нового Года, зато врачи и сотрудники уже вовсю к нему готовились, а потому не обращали никакого внимания на то, как шушукались в уголках мамочки. Большинство часть женщин жили в общежитии неподалёку или, скооперировавшись по десять, двенадцать человек, снимали квартиры поблизости и их сдавали им отнюдь не сердобольные люди. Многие находились здесь по полтора, два месяца и попросту обнищали. Поэтому, я подозвал к себе Лиду, протянул шесть пачек денег и сказал:
— Лидочка, возьми эти деньги. Их нужно разделить между вами всеми по-честному. Тем, у кого уже вообще не осталось за душой ни копейки, нужно дать больше, а всем остальным взять поменьше. Договорились? Всё должно быть по-честному.
Лида поняла меня не совсем правильно. Вместо того, чтобы взять деньги и уйти, она прижала их к груди и чуть ли не плачущим голосом сказала:
— Авраэль, я ещё держусь, а теперь, когда мой Игорёк здоров, мне уже ничего не страшно. Мы с Алёшей быстро поправим все свои дела. Поэтому я не возьму себе ни копейки. Я скорее утоплюсь, Авраэль, чем обману тебя.
Отрицательно помотав головой, я сказал ей:
— Топиться не надо, Лидочка. Скоро приедут мои подруги и привезут ещё денег, так что вам всем хватит и на обратную дорогу, и даже на подарки родным к Новому Году. Просто я очень хочу, чтобы те мамочки, чьих деток я ещё не вылечил, ничего не боялись и знали, у них теперь всё будет хорошо. Они выйдут из этого здания с совершенно здоровыми детьми и им не придётся побираться, чтобы вернуться домой, к мужьям и своим семьям.
Лида, как мне кажется, была потрясена как моими словами, так и моими действиями. Она засунула деньги за пояс своей юбки под белый халат, встала и вышла из палаты. Мне стало любопытно, что она предпримет в первую очередь и я быстро перебросили одного из двух двойников к ней поближе. Сынишка Лиды, туго набив свой животик самыми лучшими продуктами, какие только можно было купить поблизости, свернувшись в клубочек крепко спал в своей палате, а его мама стала моим адъютантом. Она вышла из четвёртой по счёту палаты, куда я только что вошел, и жестом подозвала к себе нескольких женщин, находящихся в коридоре. Все вместе они прошли в холл, забились в угол и Лида, расстегнув белый халат, показав деньги, тихо сказала:
— Девочки, он святой. Он дал мне эти деньги и сказал, что мы должны поделить их между собой по-честному, чтобы те, у кого уже вообще ничего не осталось, получили больше, а остальные взяли себе столько, чтобы им тоже что-то досталось. Ой, девочки, я не могу. Я сейчас зареву. Он же спасает нас всех от самого страшного. Наталкина Олеся уже умерла. Она даже с Богом разговаривала и тот не хотел её отпускать на Землю, но Авик каким-то образом её просто выдернул из его объятий и вернул матери, а ведь Олесе там было бы наверняка лучше, чем здесь.
Седая женщина, бабушка маленького осетинского джигита Аслана, который даже будучи больным оставался мужчиной, прижала руки к груди и прошептала:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});