Читать интересную книгу История военного искусства - Ганс Дельбрюк

 Ландскнехты в свое время имели право, о чем я раньше забыл упомянуть, выбирать себе старосту, или амбозата, который являлся их представителем перед офицерами в качестве "их всегдашнего ходатая, отца и опекуна". При своем избрании он обещал солдатам "всегда заступаться за них, как за своих сыновей, доводить до сведения начальства о нуждах, желаниях и недугах каждого из них". Он являлся также представителем их интересов в вопросах о жаловании, а солдаты обещали ему стоять за него все как один человек, даже в том случае, если, заступаясь за них, он скажет и "лишнее словцо" и тем навлечет на себя немилость начальства. "Если из-за солдат что-нибудь получится с амбозатом, то же самое должна принять на себя вся рота". Уже перед Тридцатилетней войной Валльгаузен ратовал против этого института и требовал его упразднения. "Амбозат приносит роте больше вреда, чем пользы. Он лишь подстрекает солдат к бунту, а во время бунта является их адвокатом"60. Насколько теперь, в XVIII столетии, были далеки от таких установлений! Чем больше стали сознавать, что более дисциплинированная часть превосходит менее дисциплинированную, тем больше субъективное благополучие и права личности должны были отступить черед этим законом войны; и требование подчинения воле начальника не только сломило строптивый дух старинного ландскнехта, но и создало такой суровый механизм античеловеческих отношений, который находился в полном противоречии с идеями гуманности, порожденными тем же веком. Власть прусского офицера над его подчиненным была неограниченна; она не смягчалась хотя бы правом принесения жалоб. Единственное соображение, которое заставляло даже грубого, жестокого капитана соблюдать осторожность и умеренность, было то, что он не должен дурным обращением сделать солдата негодным к службе или довести его до дезертирства, ибо тогда ему придется затратить деньги на вербовку нового солдата. В гвардии отпадал и этот момент, так как в ней расходы на рекрутирование несли не капитаны, а сам король. Однако Фридрих оказался вынужденным категорически высказаться в вышеупомянутой инструкции относительно гвардии, что при наложении наказаний надо соблюдать меру, а когда дают фухтеля, не должно говорить: "пускай он идет к черту! король должен будет дать другого в замену". Если офицер нанесет увечье солдату, он должен за него заплатить и, кроме того, быть посаженным в Шпандау. Капитаны должны бы больше заботиться о своих людях, но "они им ничего не стоят, а потому - им и горя мало".

 С мыслью, что капитаны должны быть заинтересованы в сохранении своих людей, чтобы заботиться о них, мы встречаемся и у маршала Саксонского. В своих "Reveries" ("Мечтаниях") он отвергает проект поставки рекрутов сословиями, ибо при этих условиях капитаны их заморят. Однако гонение сквозь строй нередко кончалось забиванием насмерть наказуемого.

 Читатель мог заметить, что организация бранденбургско-прусской армии в значительной мере приближалась к французскому образцу. Ведь то была эпоха, когда французская культура была культурой мировой; особенно же, немецкое образование совершенно находилось под обаянием французского. Бранденбургская армия получила к тому же новое пополнение в лице изгнанных из Франции гугенотов, нашедших у нас для себя новую родину. В 1688 г. из 1 030 бранденбургских офицеров по меньшей мере 300, следовательно, значительно более одной четверти, были французы, и когда курфюрст Фридрих III в 1689 г. сам командовал на Рейне, четыре из его двенадцати генералов были гугенотами. В язык армии перешли многие французские выражения.

 Но если сравнить французскую и прусскую армии XVIII века, то при тождестве основных элементов найдутся и значительные черты различия.

 Строевое учение у французов ограничивается упражнением в необходимых формах движения; у пруссаков учение производится изо дня в день, и служба непрерывно занимает как офицеров, так и солдат. Офицеры должны жить поблизости своих частей, чтобы в каждую минуту иметь возможность с ними выступить61.

 В Пруссии офицерский корпус гомогенен, во Франции наблюдается различие между офицерами из дворян и из буржуазии, а в особенности - между дворянством придворным и провинциальным; мы видим там высокородных молодых полковых командиров и генералов, которые достигали своих постов, не пройдя строгой школы действительного офицерского воспитания. С одной стороны, это хорошо в том отношении, что дает возможность поставить людей с выдающимися способностями во главе войск еще в молодых годах. Но в конечном же счете здесь-то в значительной мере и следует искать источник той болезни, которая явилась причиной разложения армии под бурбонскими знаменами. Придворные генералы времен войны за Испанское наследство и Семилетней войны, которые переписывались с госпожой де Мэнтенон и госпожой де Помпадур о своих военных планах и вели друг против друга постоянные интриги, не обладали той военной решимостью, которая в конечном счете составляет основное качество полководца. У них не было недостатка в личной храбрости и усердии, но им не хватало того специфически военного душевного строя, который захватывает всего человека. Если мы будем анализировать, почему, несмотря на значительное численное превосходство, французские войска во время Семилетней войны не могли справиться с армиями трех небольших немецких государств -

Ганновера, Брауншвейга и Гессена, получивших лишь незначительное подкрепление от пруссаков и англичан, то всякий раз натолкнемся на ту же причину62.

 Как французская, так и прусская армия пополнялись в значительной мере иностранцами; но во Франции из них формировались отдельные полки; в Пруссии, правда, тоже по временам появлялись небольшие иностранные воинские части, как например гугеноты, босняки, венгерские гусары, польские уланы, но в главной массе иностранцы в качестве завербованных солдат распределялись по тем же самым полкам, как и набранные "кантонисты". В 1768 г. на 90 000 иностранцев в армии насчитывалось, по-видимому, всего 70 000 коренных пруссаков63.

 Большим преимуществом французской армии представляется то, что она в основной своей части имела национальный характер, но в военном отношении в XVIII веке это преимущество не давало себя знать, ибо в армии собирались как раз отбросы нации. Тем не менее это различие приобрело всемирно историческое значение. Национальный характер французской армии не обладал достаточной действенностью для того, чтобы придать ей особую силу, но он был достаточно существен для того, чтобы не допустить в ней той строгости дисциплины, которая в прусской армии доходила до варварства. Французская армия не знала телесного наказания, тем менее - неограниченного права офицеров и унтер-офицеров пороть64. В Пруссии это явилось необходимым по причине массы тех дурных элементов, которые навязывались армии.

 Когда после ряда повторных неудач и поражений Семилетней войны дисциплина во французской армии сильно расшаталась, военный министр Сен-Жермен попытался ее восстановить путем реформы по прусскому образцу и введения телесного наказания. У французов оказалось, однако, достаточно чувства собственного достоинства, чтобы этого не стерпеть; пришлось отказаться от этой попытки; но тогда уж дисциплина начала окончательно разваливаться, и этот процесс неудержимо развивался все дальше и дальше, причем весь народ вообще отвернулся от авторитета королевской власти и перешел к идее народного суверенитета. Великая французская революция, открывшая новую эпоху мировой истории, оказалась возможной потому, что армия покинула короля и примкнула к народному движению. Иностранные швейцарские полки остались верными королю, в то время как французские - от него отпали. Все попытки остановить движение, произведенные и после начала общей войны, и восстановить порядок - сначала Лафайета, затем Дюмурье - разбились именно о противодействие армии, в которой национальная гордость пересилила привязанность к своему верховному вождю, ставшему в противоречие с национальным сознанием и мыслью. Благодаря тому что Пруссия не была национальным государством и не имела национальной армии, создание такого внутреннего противоречия в ней было невозможно. Погрешности прусской армии заключались совсем в другом, как это катастрофически обнаружилось в 1806 г.

 Наконец, как еще одно различие между прусской и французской армиями, мы не должны обойти молчанием того обстоятельства, насколько военный контингент Пруссии по отношению к численности ее населения превосходил таковой во Франции.

 Максимума своей боевой силы до революции Франция, по-видимому, достигла в последний год Семилетней войны, в 1761 г., когда в Германии она держала под знаменами 140 000 человек, а на родине и в колониях 150 000, а всего 290 00065. Это составляло приблизительно 1,2% ее народонаселения. К моменту когда вспыхнула великая революция, армия насчитывала всего лишь 173 000 (79 французских и 23 иностранных) пехотных полков, то есть около 0,7% населения.