я сказала, или все-таки ты, мальчик?
Хлодвиг согнул плечи, как будто из него вышел весь воздух. Его предали. Все его пьяные разговоры известны отцу. Он пропал!
— Я хочу увидеть отца! — сказал он, глядя мачехе в лицо. — Я буду разговаривать с королем, а не с какой-то бабой! Ты без его приказа все равно мне ничего не сделаешь!
— Ты так думаешь? — насмешливо изогнула бровь Фредегонда. — Взять его и увезти! Хуппу ко мне.
Граф — конюший явился незамедлительно. Хупа был уже довольно богат, но по-прежнему оставался правой рукой королевы, и был предан лично ей. Он понимал, кому обязан своей безбедной жизнью, и отказываться от этой жизни он не собирался.
— Моя королева! — склонился он, преданно поедая ее глазами.
— Молодого короля Хлодвига повезут на виллу Нуази-ле-Гран. Он будет под охраной. Но, ходят слухи, что нечистая совесть не позволит ему остаться в живых. Он хочет покончить с собой.
— А что еще говорят слухи, госпожа? — осторожно поинтересовался Хуппа. — Он повесится?
Фредегонда задумалась. Молодой и здоровый парень станет сопротивляться, могут остаться следы. Рисковать нельзя, король может вернуться в любой момент, а до той виллы рукой подать, полчаса на коне.
— Он ударит себя в грудь ножом, — решительно сказала она. — Так говорят люди.
— Я все понял, госпожа. Будут ли какие-то еще поручения?
— Будут, — кивнула королева. — Ты нашел подходящих людей, как я тебя просила?
— Да, госпожа. Они готовы и ждут, — почтительно кивнул Хуппа.
— Тебе придется сделать вот что…
* * *
Неделю спустя. Нейстрия. Округ Руан. Монастырь у городка Ле-Ман
Пятеро всадников на полном скаку вломились в монастырь. Сестры с мышиным писком разлетелись по кельям, так страшны были лица приезжих. Судя по говору, это были язычники-даны во главе с неприметным человеком среднего роста и острыми, как нож глазами. Один из всадников, татуированный треугольниками Одина громила поднял за ворот первую попавшуюся сестру, и спросил, глядя на нее тусклыми глазами убийцы:
— Королева где жить? Ты показать! Если врать, я свернуть шею! Понимать меня, служанка распятый бог?
Та испуганно закивала и повела их к покоям Аудоверы. Она ткнула в дверь трясущимся пальцем и была отброшена в сторону этим страшным человеком, как тряпичная кукла. Невысокий лысый человек повернулся к ней и сказал:
— Уходи, сестра. И помолись за душу рабы божьей Аудоверы. Ей это скоро понадобится.
Та бросилась опрометью в свою келью, слыша за спиной истошные женские крики. Аудовера жила там вместе с дочерью Базиной. Вскоре были слышны крики одной лишь Базины, она кричала долго, кричала даже тогда, когда всадники уже скрылись в темноте. Она оплакивала мать и свою поруганную честь.
Отряд ушел легкой рысью на восток. Хуппа поедет в окрестности Парижа, где его ждала госпожа, а данам предстоял долгий путь домой. Наемники поклялись своими богами, что будут хранить тайну, и поехали в свои земли, где теперь могли стать уважаемыми крестьянами-бондами, купив скот и рабов-трэллей. А Хуппа мчал по лесной дороге назад, на виллу Шель. Госпожа предпочитала узнавать новости сразу, и хорошие, и плохие. Хорошие — особенно.
* * *
Король Хильперик равнодушно смотрел на тело сына. Еще одного наследника он потерял. Господь щедр к нему, даря сыновей одного за другим, но жесток в том, что забрал всех, кого дал. Теодеберт, Меровей, Хлодвиг, Самсон, Хлодоберт, Дагоберт. Шестерых сыновей он потерял за пять лет. Война, измена, дизентерия и оспа забрали их у него. Пусть лучше и вовсе не будет у него детей, чем вырастут изменниками, желающими смерти родному отцу. Он будет молиться, он одарит церкви и монастыри, и господь не оставит его своей милостью. Всех епископов он заставит молиться тоже, даже этого упрямца из Тура, Григория. Недавно был суд, на котором тот едва оправдался. Много языком своим болтает. Показали на него, будто бы саму королеву в прелюбодеянии обвинял. Если бы не Венанций Фортунат, не выпутался бы епископ. Из самого Пуатье тот поэт прискакал, где его уже в монахи постригли. Он попросил дозволения на суде стихи, прославляющие короля и королеву, прочитать, и речь в защиту Григория произнес. И так все ловко повернул, будто бы это обвинение настолько нелепо, что и обсуждать его нечего. Ведь король и королева — просто светочи христианства. И попутно, между делом, пообещал, что усилиями Григория все сторонники Брунгильды в южных городах перейдут на сторону Хильперика. Предложение было заманчивым, и король оправдал беспокойного епископа, а доносчика жестоко наказал. Епископ Григорий, поливавший его грязью столько лет, теперь верно служит ему. Ненавидит в душе по-прежнему, но сделать ничего не может. Его ненаглядная королева, Брунгильда, сидит в Австразии, и с большим трудом лавирует между герцогами. А ее сыну всего десять лет, до совершеннолетия еще долго. И, по слухам, его любимым занятием были не воинские упражнения, а ловля рыбы. Не в отца мальчик пошел, совсем не в отца.
Король хмыкнул, вспомнив те стихи. Он и жена — светочи добра и справедливости. Это же надо было такое написать! Да у них руки в крови по локоть, и у него, и у его любимой жены. Недавно Фредегонда приказала задушить Аудоверу и изнасиловать его дочь, и когда прошел его гнев, ледяным тоном объяснила мужу жестокую логику своего поступка. Аудовера причастна к двум мятежам, и ее нужно было за это убить. А Базина не должна выйти замуж. Никогда, ни при каких обстоятельствах! Ее муж и дети — источник опасности на долгие годы. Кровную месть пока никто не отменял. Так что она, Фредегонда, как женщина, сочувствуют бедняжке Базине от всего сердца, но интересы государства для нее превыше всего. А то имущество и казну, что Аудовера скопила, она, Фредегонда себе заберет. Ей еще дочь замуж выдавать. Не поедет же она к заносчивым готам, как нищенка!
Неделей позже на площади в Суассоне с возвышения, покрытого тканями и коврами, королевская чета наблюдала за приготовлениями к казни. Ученые епископы и дьяконы, всесторонне рассмотрев дело, посоветовали королю сжечь ведьму, дабы очистить ее душу от черного колдовства[78]. Площадь была полна народу, и только пятно в центре, где был врыт деревянный столб, охраняли стражники.
Несчастную вывели из темницы, и она теперь ничуть не напоминала саму себя прежнюю. Ее пытали потом еще не раз, и руки, вывернутые на дыбе, болтались, как плети. Ее ноги едва зажили, и она с трудом шла, морщась на каждом шагу. Казнимая была в одной рубахе, волосы были всклокочены, а безумный взгляд блуждал по лицам в