с неизбежным крахом. Меня ни капли это не утешает. Я до сих пор дрожу под взглядом Шона и чувствую необходимость прикрыться. Никогда так сильно еще не стыдилась своей наготы.
– Перестань так на меня смотреть! – кричу я, по щекам текут слезы. – Давай, назови и ты меня шлюхой. Хотя не утруждайся, потому что я и так вижу это в твоих глазах. – Сжимаю кулаки. – Я почти год находилась в полном неведении, где вы и что с вами. – Я задираю голову. – Вы оба чертовы лицемеры. Я играла по твоим правилам, Шон. Никаких оправданий, помнишь? – Смотрю на них обоих. – И тот факт, что ты не можешь следовать своим заповедям, не мешает мне быть женщиной. Скорее вы оба – не мужчины. Это вы твердили мне брать все, что я захочу, если только пожелаю. Видимо, это правило распространяется только на вас!
Шон кусает губу, по его щеке бежит слеза и падает на руку, которой он теперь держит бейсболку, и я умираю при виде его страданий.
– Я ждала. Изводила себя. Оплакивала вас каждую ночь на протяжении долгих месяцев. А вы не возвращались ко мне. И я не знала… – Я смотрю на Тобиаса, который выглядит так, словно вот-вот взорвется, но упрямо смотрит на брата. – Я не знала. Шон, – умоляю его, – ты же меня знаешь.
– Я думал, что знаю, – хрипло отвечает он.
– Ты настолько не доверял мне, что даже не сказал, куда вы уезжаете.
– Таково было условие. – Он сглатывает слезы, смотря на мертвенно-бледного Тобиаса, который обводит взглядом всех нас и снова глотает подступивший ком.
Вот что делает эгоизм, Сесилия. Вот к какому хаосу он приводит.
– Шон, я не знала.
Я делаю к нему шаг, но Тобиас преграждает мне путь, не желая пропускать, и обращается к Шону:
– Она была вашей игрушкой.
Шон наклоняет голову.
– Ты, черт возьми, даже не понимаешь, что несешь. А для тебя она что? Средство для достижения цели? Последняя месть Роману? Мы чувствовали вину, выполняли твои гребаные приказы, а ты вот так с нами обошелся? Да что это вообще такое? Вкус собственной пилюли? Не-а, – говорит он, в его глазах ничего, кроме презрения. – Тебе нужны товарищи по несчастью, не так ли?
Тобиас делает еще шаг, его лицо искажено ревностью и виной.
– Я не злоупотреблял своим положением. Наказанию подвергнется любой, кто облажается. Ты это знаешь, – выдыхает он. – У меня не было намерений…
– Ложь! Ты захотел ее с той минуты, как увидел. Не забывай, брат, я тебя знаю. Ты увидел то же, что увидели мы. Вот только ты знал о наших к ней чувствах, потому что мы тебе рассказывали. – Шон вскидывает руку, указывая Тобиасу держаться подальше. – Ты спросил меня, стоит ли она того, и я ответил, что да, стоит. Если сделаешь ко мне хоть один шаг, я забуду о нашем прошлом и прикончу тебя к чертовой матери.
– Знай свое место, – рычит Тобиас.
– Ты сделал это личной местью и потерял мою верность. – Шон качает головой. – Это твоя вина.
Я ощущаю, как рвутся узы между ними, и вдруг Шон обращается ко мне.
– Сесилия, – шепчет он. Его звенящий голос разрывает мое сердце, он смотрит на меня карими глазами, возвращая в те времена, когда все было гораздо проще. В те времена, когда я могла любить его не таясь, могла просто протянуть руку и коснуться. – Черт подери, ты первый человек, о котором я думал каждое утро, и единственная женщина, о которой я грезил. И если бы ты меня дождалась, я бы подарил тебе все.
Глаза наполняются слезами, и сердце напоминает, какие части на карте были нанесены им.
– Хотела бы я тебе поверить.
– Хотел бы я, чтобы ты верила и в меня.
– Шон, я…
– Ты его любишь. – Это не вопрос, а утверждение, и я чувствую, как все трое смотрят на меня, и опускаю глаза. Повисает долгое, напряженное молчание, а потом Доминик поворачивается и идет к воротам. Наконец я поднимаю взгляд и вижу, что Шон смотрит на стоящего за мной Тобиаса, проводит рукой по волосам и надевает бейсболку. Он переводит красные глаза на меня и мрачно кивает. – Похоже, мы оба облажались. Береги себя, Щеночек.
Я закрываю рот рукой и всхлипываю, а Шон подходит к дожидающемуся его Доминику, бросает напоследок на меня взгляд, и они оба выходят за ворота. Раздается громкий лязг захлопнувшихся створок, и я вздрагиваю. Вытираю слезы, не в силах пошевелиться и не готовая сделать хотя бы шаг.
Я стою так несколько бесконечно тянущихся секунд и не верю в случившееся. А потом гнев побеждает, наполняя каждую мою клеточку, и я поворачиваюсь к Тобиасу.
– Они говорили тебе. – Голос хрипит, я вот-вот взорвусь. – Они говорили тебе, что чувствуют ко мне. Ты знал. Они тебе признались, а ты отослал их.
– Сесилия…
– Ты заставил поверить, что они меня бросили. Зачем? Потому что завидовал? Но это не оправдание. Господи, Тобиас!
– Ты знаешь, что я не хотел, чтобы между нами что-то было. До того, как вновь с тобой столкнуться, я держался поодаль восемь месяцев. Я и пальцем не собирался тебя касаться.
– И все же коснулся. Все это время они ждали возвращения ко мне. Они хотели меня! Они любили меня!
– И что это были бы за отношения?
– Уж это нам самим решать. – Я качаю головой. – Что ты наделал?
Вконец растерянный, Тобиас смотрит на меня потерянным взором.
– Я собирался тебе рассказать. Пытался найти способ.
– О, знаю, ты каждый день извинялся. Я просто думала, есть еще какая-то причина, не такая. Не такая.
– Я хотел тебе рассказать. Они должны были прилететь только на следующей неделе.
– И ты говоришь, что это бы все исправило? Да ты просто эгоистичный, расчетливый лжец!
– Я не знал, что между нами что-то будет.
– Да ты сам к этому и привел. С меня хватит. Хватит. Уйди, пожалуйста. – Я показываю на ворота, за которые ушли Шон с Домиником.
Он подлетает ко мне и хватает за плечи, его глаза горят от гнева.
– Замолчи и послушай меня.
Я вырываюсь.
– Убери от меня руки. К черту твои правила. Они любили меня, и ты знал об этом! Ты играл нами. Мной, Домиником и Шоном. Ты поступил именно так, как и намеревался. И найти твоему поступку достойное оправдание не выйдет. – Я силюсь вырваться из его рук, а он пытается притянуть меня к себе. Слова застревают в горле, я истекаю кровью. Выражение на их лицах будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь. – Если так ты поступаешь с теми, кто дарит