Пятнадцать-ноль-ноль, это, конечно, день. А вот шестнадцать-ноль-ноль — уже вечер. И хотя Витя и обещал к семи приехать, вдруг раньше явится? Да и, в конце концов, перед встречей лучше сходить в душ, помыть голову — лишним не будет никогда — одежду привести в порядок, подобрать украшения…
Того гляди — и времени ещё не хватит. Не в том Анна положении, чтоб тратить минуты на споры о пирогах с малиной.
— Ладно, — махнула рукой Князева и раскрыла пошире сумку, чтобы мама всё-таки сложила туда пакет с несчастными пирожками. Та улыбнулась во все тридцать два, дочь назвала «умницей», а перед самым выходом чмокнула в щеку.
Аня уже побежала вниз по ступенькам, пугая стуком каблуков забежавшую в подъезд кошку, как вдруг мама облокотилась о перила лестницы, свесила голову вниз и окликнула громко:
— Анька!
— Что? — так же звучно отозвалась девушка. Она посмотрела на пролёт выше, приготовившись уже ловить случайно оставленные на тумбочке ключи от студии на Скаковой, но мама только прищурилась выразительно и сказала:
— Насчёт Вити-то всё-таки подумай!
«Я и так о нём часто думаю!» — едва ли не выпалила девушка, но в последний момент закатила глаза. Реакция, наверно, такая должна была быть для неё и матери привычной, так, что, вероятно, выглядело естественно. Анна шикнула:
— Ой, мам, пока!
И поторопилась вниз по ступеням, на пролётах не тормозя, к двери подъездной. Вдруг почти железобетонной стала казаться мысль, что опоздает, не успеет собраться — она умудрилась потерять три свободных часа, пока на свадьбу Сашину одевалась, красилась — и Анна, выйдя на улицу, спешно направилась к метро. Ей и так до Проспекта Мира трястись, потом пересаживаться на Кольцевую, ещё две остановки проезжать до Белорусского…
В вагоне Князева сидела, но потряхивало её так, словно Анна в час-пик толкалась в борьбе за поручень. Неприятно тряслись поджилки, а мысли, которые девушка от себя отгоняла постоянно, всё-таки подкрались опасно близко.
Подкрались, окружили густым кольцом темноты, из-за которого едва ли солнечный свет, до того режущий глаза, пробивался, и закружили вокруг, как коршуны.
«Волнение, просто волнение… Ничего смертельно страшного»
«А вдруг я что-то сделала не так? А? Может, он всё-таки шутил?»
Аня тряхнула головой, выгоняя из черепной коробки мысль о том, что давать целовать себя не стоило. Голос диктора метро озвучил станцию Китай-города. Хотелось заткнуть уши, чтобы саму себя не слышать, но девушка знала, что этот трюк не сработает — равно как и не срабатывал двадцать лет до этого момента.
Она только глубже вздохнула, думая, чтобы полупустой вагон не лишился вдруг кислорода, и откинула голову на трясущуюся стену состава.
Время до семи часов прошло в погоне за идеалом собственной красоты, какой Князева создала в своей голове. Она вспоминала моменты, когда была максимально привлекательна для самой себя, и продумывала лучший образ. Решала, как вымытые волосы распрямить, и какое-то время даже вполне серьезно поглядывала на раскаленный треугольник утюга, каким проглаживала складки на смявшейся в шкафу юбке. Анна оттирала с матовых босоножек следы заломов, потом с косметичкой ходила из одного угла квартиры в другой, ища лучшее освещение для нанесения макияжа. И так — примерно до шести сорока.
Вечером, когда духота чуть отпустила, когда на улицу вышли люди, что до сумерек прятались от жары по домам, Аня стояла у окна в спальне чуть ли не при полном параде. Девушка с высоты четвёртого этажа разглядывала внутренний двор, ожидая увидеть подъезжающую машину Вити, и иногда кидала взгляд на зеркало, стоящее в углу спальни.
Отражение Князевой нравилось. Хотя она и надеялась, что подобранный образ — чёрная блуза и юбка-макси с разрезом чуть выше колена — не был слишком строгим для прогулки по парку.
Когда часы возле кровати показали шесть часов пятьдесят две минуты, а из арки между пятым и шестым подъездом показалась морда черного BMW, Анна на секунду перестала дышать. Что-то, по законам физиологии расположившееся под сердцем, дрогнуло, как от ласки кнута, в мысли, что Витя не пошутил всё-таки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Зря вторую половину дня провела, как на иголках. Или, напротив, не напрасно?..
Князева перемнулась с левой ноги на правую, перестукивая по полу каблуками вычищенных босоножек. Стоило, наверно, направиться свет тушить, но девушка у окна стояла, смотря, как Витя парковался — легко, почти искусно.
С салона иномарки вид, вероятно, был куда интереснее.
Пчёлкин ловко задом заехал между двумя почти что одинаковыми «запорожцами», отличающимися только по цвету, и заглушил немца. Потом вышел из машины и, будто зная, что Анна стояла и наблюдала, на её окно посмотрел. Улыбнулся, отчего у Князевой коротко дёрнулись пальцы ног.
«Не стоило ли от рамы отойти?..»
Витя указал на дверь подъезда. Князева всё поняла. Кивнула ему, не показывая улыбки красных губ, закрыла окно. Подхватила со стула белый жакет — на случай, если ночь выдастся не такой жаркой — и черный клатч. Она прошлась по комнатам, выключая в них свет, с особой внимательностью несколько раз проверила газовую плиту, убеждаясь, что вентиль повернут поперёк газопровода.
Рука дрогнула, когда по дверному косяку постучали.
Анна перевела дыхание, щелкнула последним выключателем. Под рёбрами было одновременно легко и тяжело, но отчего-то идти было не сложно. Девушка наспех посмотрелась в ближайшее зеркало, поправила волосы, заправленные за уши, и только потом развернулась к двери, на выдохе открывая её.
Витя стоял возле порога. Коротко окинув девушку взором, он положил руку на плечи Князевой, притягивая ближе жестом, в совершении которого не сомневался толком. Аня незаметно сглотнула сухость в горле, но Пчёла в последний момент остановился, попятился назад, протягивая:
— Ого!..
— В чём дело? — спросила сразу девушка. Внутри неприятно что-то дрогнуло, отчего язык стал казаться заплетающимся.
Пчёла усмехнулся безобидно и, чуть качнувшись на пороге, не проходя в квартиру, пояснил:
— Думал поцеловать тебя. Но помаду смажу.
Он подумал немного, не догадываясь, что тишиной на нервах Аниных играл, как смычком. Потом притянул Князеву к себе. Губами теплыми, приятно сухими коснулся переносицы. Анна сама не заметила, как прикрылись глаза; под мужскими руками кожа вспыхивала, как подрывался порох, и она к Пчёле прижалась, подставила лицо под поцелуи.
Сердце в груди разжалось одним долгим сокращением, каким отдавало после внезапной боли, сдавливающей дыхание до самых слёз.
Мужчина ещё раз поцеловал Аню, на этот раз в кончик носа. От волос девушки пахло излюбленными цветочными духами; Пчёлкин по запаху сладкому соскучиться умудрился — меньше, блин, чем за сутки. Возникла вдруг мысль нахрен послать этот Лефортовский, здесь, в уютной квартирке у Белорусского, с Анютой остаться.
— Всё выключила?
Рука теплая легла на талию Анину, гладя.
— Всё, — кивнула девушка и положила на свой локоть жакет, в свободную руку взяла сумочку с ключами. Витя кивнул, вытянул шею, проверяя свет в комнатах, только после того сказал.
— Хорошо. Тогда пошли.
— Рассказывай, как день прошёл?
Витя вел автомобиль по третьему транспортному со скоростью, граничащей с разрешенной на шоссе, но Ане казалось, что соседние машины быстрее них ехали. Радио не играло, с ролью музыки шум автомагистрали справлялся отлично. Солнце отражалось от зеркал заднего вида, чем Пчёлкина иногда чуть слепило.
Девушка, не обращая внимания на ремень безопасности, боком к Вите повернулась. Чуть задумалась, словно забыла вдруг, что днём делала, и сказала:
— Нормально. К тёте Кате ездила.
— О, — протянул Витя. Он положил руку на руль, спокойно управляя иномаркой, и повернулся к Ане, совсем не переживая за дорогой не уследить. — Как мама?
— В порядке, — качнула головой Анна, заметив вдруг совсем незначительно, как ласково прозвучал вопрос Вити. Как будто он про собственную семью спрашивал… — Она, правда, толком про свои дела не говорила. Всё обо мне спрашивала.