Читать интересную книгу История Петербурга в преданиях и легендах - Наум Синдаловский

Появление на берегах Невы бронзового всадника вновь всколыхнуло извечное противостояние старого и нового, века минувшего и века нынешнего. В среде непокорных старообрядцев родилась апокалипсическая легенда о том, что всадник, вздыбивший коня на краю дикой скалы и указующий в бездонную пропасть, – есть всадник Апокалипсиса, а конь его – конь бледный, который появился после снятия четвертой печати, всадник, «которому имя смерть; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертой частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными». Всё как в Библии, в фантастических видениях Иоанна Богослова – Апокалипсисе, получивших удивительное подтверждение. Все совпадало. И конь, сеющий ужас и панику, с занесёнными над головами народов железными копытами, и всадник с реальными чертами конкретного Антихриста, и бездна – вод ли? земли? – но бездна ада там, куда указует его десница. Вплоть до четвертой части земли, население которой, если верить таинственным слухам, вчетверо уменьшилось за время его царствования.

Эта легенда перекликалась с другой, утверждавшей, что это француз Фальконе вложил в свой монумент тайную мысль о том, что когда-нибудь «Россия низвергнется в бездну с высоты своей безрассудной скачки».

К памятнику относились по-разному. Не все и не сразу признали его великим. То, что в XX веке возводилось в достоинство, в XVIII-M, да и в XIX веках многим представлялось недостатком. И пьедестал был «диким», и рука непропорционально длинной, и змея якобы олицетворяла попранный и несчастный русский народ, и так далее, и так далее. Вокруг памятника бушевали страсти, кипели споры, вершилась история.

Сейчас мало кто знает, что в драматическом для России 1812 году в первоначальные планы Наполеона входило покорение не Москвы, а Северной столицы. Маршал Удино собирался оттеснить русские войска к Рижскому заливу, «где погибель их сделалась бы неизбежною», в результате чего Петербург был бы обречен. Он был так уверен в своих планах, что, прощаясь с Наполеоном, будто бы сказал: «Прощайте, Ваше Величество, но извините, если я прежде вас буду в Петербурге». Надо сказать, что маршал Удино командовал самыми отборными войсками, так называемыми «дикими легионами».

Опасность, грозившая русской столице, была столь очевидной, что в Петербурге всерьез готовился план эвакуации. В рамках этого плана император Александр I распорядился вывезти статую Петра Великого в Вологодскую губернию. Были приготовлены специальные плоскодонные баржи и выработан подробный план вывоза монумента. Для этого статс-секретарю Молчанову выделили несколько тысяч рублей.

В это время некоего капитана Батурина стал преследовать один и тот же таинственный сон. Во сне он видел себя на Сенатской площади рядом с памятником Петру Великому. Вдруг голова Петра повернулась, всадник съехал со скалы и по петербургским улицам направился к Каменному острову, где жил в то время император Александр I. Бронзовый всадник въехал во двор Каменноостровского дворца, из которого навстречу ему вышел озабоченный государь. «Молодой человек, до чего ты довёл мою Россию, – сказал ему Пётр Великий, – но пока я на месте, моему городу нечего опасаться!» Затем всадник повернул назад, и снова раздалось звонкое цоканье бронзовых копыт его коня о мостовую. Майор добился свидания с личным другом императора князем Голицыным и передал ему виденное во сне. Пораженный его рассказом, князь пересказал сновидение царю, после чего, утверждает легенда, Александр отменил своё решение о перевозке монумента. Статуя Петра осталась на месте и, как это и было обещано во сне майора Батурина, сапог наполеоновского солдата не коснулся петербургской земли.

В трагическом 1941 году эта история повторится. Как вспоминает Д.А. Гранин, в начале Великой Отечественной войны, чтобы спасти памятник Петру от возможного попадания бомб и снарядов, его решили осторожно опустить в Неву, тут же у набережной. Уже был подготовлен кран, когда в Управление по охране памятников пришел некий архивариус и сказал, что в архиве 1812 года он нашел рассказ о сне некоего капитана, который повлиял на решение Александра I об эвакуации монумента. Рассказ архивариуса так поразил ленинградское начальство, что в последний момент памятник решили оставить на своем месте. Как известно, и на этот раз нога вражеского солдата не ступила на ленинградскую мостовую.

Война 1812 года непосредственно Петербурга не коснулась. Но в мире петербургского городского фольклора память о Наполеоне сохранилась. В Шуваловском парке есть два пруда, Верхний и Нижний, которые в народе странным образом именуются «Шапка Наполеона» и «Рубаха Наполеона». Говорят, об этих атрибутах форменной одежды французского маршала напоминают очертания парковых водоёмов. Однако в народе живёт легенда об одном из владельцев шуваловских имений, графе П.А Шувалове. В 1815 году он, в качестве особого комиссара от Российской империи сопровождал свергнутого Наполеона на остров Эльба. Согласно легендам, в дороге на бывшего императора напала толпа роялистов, и Шувалову удалось спасти опального императора. В благодарность за этот подвиг Наполеон будто бы подарил Шувалову личную саблю, треуголку и мундир. До 1917 года сабля хранилась в Шуваловском дворце, пока её не украли красноармейцы. Упоминаний о ней в фольклоре не осталось. О дальнейшей судьбе мундира и треуголки так же ничего не известно, но память о них сохранилась в местной топонимике.

Но вернемся к Медному всаднику Своеобразной вариацией на тему ожившего Петра выглядит легенда о безвестном старике, который в один из ветреных дней 1903, юбилейного, года – года 200-летия Петербурга – привязал к решётке памятника розовый коленкоровый флажок, на котором были приклеены бумажки с выписками из Библии. При этом старик будто бы утверждал, что нельзя было ставить «манамент» Петру Великому, что «кому памятник поставлен – тот и погибнет, а душа его будет скитаться по площадям».

Впрочем, фольклор знает и противоположные точки зрения. Так, например, многие считали памятник Петру неким мистическим символом Петербурга. Городские ясновидящие утверждали, что «это благое место на Сенатской площади соединено невидимой обычному глазу „пуповиной“ или „столбом“ с Небесным ангелом – хранителем города». А многие детали самого монумента сами по себе не только символичны, но и выполняют вполне конкретные охранительные функции. Под Сенатской площадью, согласно старинным верованиям, живёт гигантский змей, до поры до времени не проявляя никаких признаков жизни. Но старые люди были уверены, что, как только змей зашевелится, городу наступит конец. Знал будто бы об этом и Фальконе. Вот почему, утверждает фольклор, он включил в композицию памятника изображение змея, будто бы защищаясь от нечистой силы универсальным языческим оберегом: «Чур меня!».

Известно, что в мировой мифологии образ змеи расценивается двояко: её яд может как исцелить, так и убить. Вот почему, согласно поверьям многих народов, душа змеи бессмертна, при гибели одной змеи, она переходит к другой, добавляя той толику своего бессмертия. Так что Фальконе, включив в композицию памятника Петру изображение змеи, поставил памятник не императору, а Змее, собравшей в себе души всех змей, убитых при строительстве Петербурга. Бессмертная Змея спит и, когда проснется, – город развалится.

Но, несмотря ни на что, судьба памятника Петру Великому сложилась счастливо. До сих пор он остается одним из лучших монументов Петербурга, одним из самых поэтичных скульптурных произведений. Неслучайно наиболее глубоко он был понят поэтами – вначале Пушкиным в его знаменитой петербургской повести, название которой навсегда стало именем памятника, и через сто лет – Блоком, сказавшим: «Медный всадник, – все мы находимся в вибрациях его меди».

И не только в вибрации. Если верить современному фольклору, Медный всадник нас охраняет и спасает в самые драматические моменты истории. Согласно одной легенде, во время приближения наводнений статуя Петра оживает и царь на коне мечется по городу, предупреждая горожан об опасности. Согласно другой, он поворачивается на своём гранитном пьедестале как флюгер, указывая направление ветра истории.

Светская жизнь Екатерининского Петербурга

О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО в дворцовых покоях и особняках знати, Петербург второй половины XVIII века был достаточно хорошо осведомлён, несмотря на отсутствие в то время привычных нам средств подлинно массовой информации. И это неудивительно. Слуги в большинстве своём жили если не в домах хозяев, то здесь же, рядом, в специальных служебных корпусах дворцов и усадеб. Они не просто знали о том, что происходило в доме, – они чаще всего были непосредственными участниками событий и потому были хорошо информированы, сами становясь, таким образом, источником информации. Да и не было тайной многое из того, что мы, согласно сегодняшним нормам поведения, непременно старались бы скрыть. Богатством гордились. Связей не стыдились. Любовью не пренебрегали. Фольклор рождался на глазах. Вначале появлялись слухи, которые оседали в дипломатической и частной переписке, передавались из уст в уста, пока, постепенно обрастая фактами и подробностями, не превращались в романтические интригующие легенды.