Матрена, совершенно не желавшая делегировать полномочия, сама же кинулась усаживать невесту в сани, палить солому, сыпать жито, озирать дорогу, дабы не появился на ней кто-либо, могущий сглазить свадьбу, – знахарка-зелейница, поп али сани с упокойником.
Наконец, свадебный кортеж тронулся в путь.
– Обвенчали и еть помчали, – несколько упреждая события, промолвил случившейся рядом полоротой бабе Тишка, оглядел небо, словно ожидая дождя, и по-хозяйски затворил ворота.
Венчание прошло своим чередом. Отец Логгин был неподражаем, ревниво велел сохранять в браке целомудрие, чем очень озадачил присутствующих тотьмичей, и, совершенно увлекшись, похвалил невинность невесты, пожелав ей, поелику возможно, чадеть святым духом, а не плотским грехом. Юда уставился на отца Логгина, но прервать таинства венчания ремаркой не решился. В протяжении венчания Феодосья стояла с потухшим взором, что, с ловкой подачи Матрены, было отнесено всеми на боязнь девицей первой брачной ночи.
Феодосье казалось, что все это не с ней… Словно тень она, и зрит со стороны, то с полу, то со стены, а то и сверху, на самое себя – Феодосью Строганову и все, что с ней происходит. Вот увидела она, вознесясь над толпой, как вывели молодых из церкви, обсыпая кунами и житом. Как привезли в дом и усадили за столы на опарчивые дежи. Как наелись и захмелели гости и принялись сыпать двусмысленными глумами. Как Феодосья беспрерывно плакала, отчего свадебное покрывало ея стало темным и тяжелым. Как упоила Матрена Юду допьяна. И как повели молодых в брачную горницу, и ловкая повитуха, загородив задом одр, тишком подсунула под перину белоснежное портище с алым пятном, а затем самолично разоблачила Феодосью и, громко комментируя действия, осмотрела ея тело – не спрятала ли молодая в укромное место иголку либо свеклу, дабы изобразить утром признаки лишения девственности? Таковых тайных приспособлений ни в руках, ни в волосах молодой жены не оказалось, что и было сообщено гостям.
Едва добравшись до ложа, Юда рухнул на перину и, пошарив возле себя в поисках жены, заснул, бормоча и всхрапывая.
Феодосья сидела на лавке и слушала, как в доме пляшут и поют. Когда топот и крики затихли, она вытащила из-под перины испачканное кровью портище и положила возле Юды.
С рассветом Феодосья разбудила мужа. Он сперва мычал и брыкал ногой, не в силах разлепить зенок. Но вдруг вздрогнул и резко сел на одре. Оглядел Феодосью, портище с пятном. Почесал за ухом.
– Али заспал аз? – удивленно промолвил Юда и потянулся к Феодосье.
Она отвела его руку. Отступила от одра и сказала ровным голосом:
– Юда Ларионович, посягнула аз в брак не девицей. Девство свое аз растлила во грехе. И взял ты меня с приданым: брюхата аз. На сем портище не моя кровь. Хочешь, выгони меня вон со двора, хочешь – убей до смерти. Аз все приму без сожаления, ибо грешна перед тобой и белым светом.
Взгляд Юды начертил невидимый квадрат, упертый одним углом в пол, а другим в потолок, по пути зенки Юды сделали растерянные остановки на образах, свече и животе Феодосьи. Ах, кабы не любил он Феодосью… Убил бы сейчас, и делу конец! Но громоподобное признание Феодосьи Юда воспринял как еще одну препону на пути обладания вожделенной женой. Неожиданное препятствие только усилило алкание Юды.
Внезапно в сенях послышался веселый шум, разгульный топот, и в двери замолотили. Не дожидаясь ответа, в горницу ввалились самые крепкие гости во главе с Матреной.
Феодосья опустила голову.
Юда бросил на нее взгляд, пошарил возле себя по одру и молча протянул Матрене рубашку с алым пятном.
– Заломали нашу березу, наш калинов цвет! – во всю Ивановскую заорала повитуха, перекрестилась и подмигнула Феодосье.
Глава четырнадцатая
Промысловая
– Осторожно, княгинюшка молодая, не обвариться бы вам! – отеческого вида розмысля появился из полога дыма и пара, очевидно, убедившись, что молодая жена солепромысленника Юды Ларионова не просто заглянула в ворота варницы, а собирается обойти ея внутрях. – Мужа ищете? Так его здесь нет. Поехали в кузню, со скобами поторопить.
– Со скобами?.. – Феодосья закашлялась от внезапно повернувшего в ея сторону клубу серого дыма.
Но, помахав на лицо дланями, чихнув и сказавши: «Ой, Господи, сажа какая!» – Феодосья разговор не прервала:
– Али для сундуков скобы?
– А это смотря кому какое добро уберечь надо, – с ухмылкой произнес еще один голос, и в клубах появился посадский мастеровой с деревянной лопатой в руках. – Иная скоба и бабе подойдет.
Феодосья вспыхнула. Ах, на воре шапка горит!.. Мастеровой и знать не знал про грешное Феодосьино любодейство со скоморохом, а Феодосье показалось, что вся Тотьма об том прознала.
– Ты, Агапка, язык-то попридержи, пока тебе его не урезали, – чересчур уж грозно, так что даже Феодосье стало ясно, что сердитость происходит из подобострастия, осадил посадского пожилой розмысля.
– Да аз имею в виду корыто скобами подправить али ушат.
– Хайло закрой, я тебе рекши! – еще грознее осадил Агапку розмысля. И с хмурой приветливостью пояснил Феодосье: – Нет, хозяйка молодая, не для сундуков. Варницу ремонтировать. Вы бы ступали домой, а я Юде Ларионовичу доложусь, что вы приходили, искали его.
– Аз не к мужу пришла. Хочется на варницу взглянуть. Никогда не видела, как соль промысляют. Вы бы мне показали?
– Ох, не знаю. Не понравится Юде Ларионовичу… Велит меня сварить на обед заместо рассола! – добродушно поупирался розмысля.
– Не велит! – заверила Феодосья. – Аз на обед ему уж щей с бараниной приказала.
– Щи не без шерсти… – не удержавшись, вроде как сам себе промолвил неугомонный Агапка.
И своротил челюстью набок, втянувши главу в плечи: мол, знаю, что ни к селу ни к городу встрял, да удержаться не мог – скучно, слово не перемолвя, соль цельный день лопатой отгребать.
– Ну тогда ладно!.. – сделав вид, что не расслышал очередного Агапкиного перла, весело промолвил розмысля Феодосье, но по лицу его было видно, что ладно будет далеко не всем.
Вселукавый Агапка почесал в главизне, потер пястью носопырку и уже пожалел о промолвленном. Но язык у него был, что уд срамной – зело нетерпелив.
– Вот благодарствуйте! Это – чего? – указала Феодосья на огромную железную сковороду, укрепленную над невероятных размеров костром.
– А это мы у чертей позаимствовали. Они на сей сковороде грешников жарили, – раздался из дыма голос неунывающего Агапки.
– Погодите, хозяйка дорогая, – рекши розмысля и тяжело шагнул в клубы пара.
Послышались звуки чинимой короткой расправы и упоминания «манды болтливой», которую Агапке сей же миг заткнут «осиновой елдой».