полуслова находил с ними общий язык? Но был ли он донжуаном?
А тот обед в кафе «Лира»! Неужели в исчезновении Берза замешана женщина? С полуслова находил общий язык? Значит, умел направить разговор в эмоциональное русло. Интересно рассказывал об архитектуре? Его не поймешь, когда говорит в шутку, а когда всерьез?
Струга разыскал женщину, с которой Берг обедал в кафе. Это нисколько не продвинуло дело, однако Струге открылось нечто новое в характере Берза.
После длительного перерыва Берз и актриса Ириса Яунлока случайно встретились на улице. Она сказала, что по-прежнему работает в том же театре, будет рада, если он позвонит, приятно было бы вспомнить давние дни, и телефон все тот же. Номер телефона, хотя прошло столько лет, Берз помнил наизусть.
Прошло два дня, — это было весной, в конце марта, — и Берз позвонил ей. Через полчаса они встретились.
Она предупредила, что времени немного, ей нужно быть в Доме культуры, где она ведет драмкружок, занятия начинаются в пять, в театре вечером она не занята. А часы уже показывали четверть третьего.
Он пригласил ее пообедать в кафе «Лира».
Еще на улице, по дороге в кафе, они приглядывались друг к другу.
Ириса подумала, что Эдмунд почти совсем не изменился, разве что одеваться стал со вкусом, но в том, как она знала из досужих разговоров, необходимо было учесть и заслуги жены.
Когда-то Берз ходил в мятых брюках, старомодных нечищенных ботинках, костюмы носил невыразительной расцветки, к тому же нередко сочетая свитер и пиджак. Свитер поношенный, грубой вязки, весь в каких-то лохмах.
Теперь же на нем преотлично сидел серый костюм. Модные черные туфли. Со вкусом подобранный галстук и в тон ему платочек в нагрудном кармане.
Ириса сделала вывод, что в материальном отношении, он, несомненно, преуспел. И глаза, прежде круглые, большие, смотревшие на мир по-птичьи зорко, теперь были с прищуром, взгляд их сделался если не совсем язвительным, то испытующим и, пожалуй, пронзительным. Вообще манера держать себя изобличала в нем человека, нашедшего место в жизни, знающего себе цену. А впрочем, глаза могли показаться такими оттого, что в лицо ему светило солнце и невольно приходилось щуриться.
Потом Ириса перестала разглядывать Берза. В самом деле, чего загляделась? Будто у самой нет мужа. Более того, в первую ночь после свадьбы гости ухитрились сунуть им под кровать топор, и старое поверье вполне себя оправдало: в урочное время у Ирисы родился сын. Она немного гордилась своим материнством. У Берзов, насколько ей известно, детей не было. Она понятия не имела, почему, но склонна была думать, что семейная жизнь Эдмунда не совсем удалась.
Вот так они и сидели в полупустом кафе. Молодой официант обслуживал расторопно и чинно.
Ирисе было приятно сидеть рядом с Берзом и думать о том, что он в свое время был от нее без ума.
Каких слов он ей тогда не говорил! Она же по молодости, по неопытности понятия не имела, что может сделать с мужчиной страсть. Слова были неприличны и дерзки, слова казались обидными, оскорбительными, она не раз отклоняла его домогательства, но Эдмунд с поразительным упорством продолжал добиваться взаимности. Он попросту был назойлив, и это назойливое упорство, хотя и приятное, льстившее самолюбию, Ирису тогда оттолкнуло — что-то отчаянное чувствовалось в нем.
Теперь-то она понимала: такое же упорство он проявил и в других областях, оно помогло ему пробиться в жизни, достичь положения в обществе, составить себе имя, и было отрадно сознавать, что этот человек горячо любил ее, и она себя тешила мыслью, что Эдмунд до сих пор испытывает к ней то же самое чувство.
Ириса ждала, когда он заговорит, и старалась отгадать, какими будут первые слова, что тон ей скажет, и еще ей подумалось, что лучше бы вообще ему не касаться ушедших дней, в ее памяти они сохранились прекрасными, как сон, сохранились прозрачной дымкой в розоватых отсветах, и она боялась к ним прикоснуться.
— Через неделю я уезжаю в горы, — сказал он.
Через неделю? В горы? Ириса была благодарна. Как мило, как тактично с его стороны начать разговор с отвлеченностей. Она была благодарна ему за угаданное без слов желание не говорить о том, что было.
— В горы? — переспросила она. — Кататься на лыжах?
— Да, — ответил он, наливая в бокалы вино. Они пили алиготе.
— И у нас все дома помешались на горных лыжах, — сказала она. — Брат, сестра, муж... Даже меня раз-другой в Сигулду вытаскивали.
И тут у Эдмунда загорелись глаза. Напрасно я помянула мужа, промелькнуло у нее в голове. Эдмунд, должно быть, по-прежнему меня любит, ему неприятно всякое упоминание о муже. О своем более удачливом сопернике.
— Вот как? — удивился Эдмунд. — Ты тоже? Так, может, у тебя дома найдется пара лишних маркеров? У меня нет маркеров, а без них кататься с больших гор опасно.
Ириса смутилась. Ему и вправду нужны эти маркеры или маркеры только предлог возобновить прежнее знакомство? Пообещай она раздобыть маркеры, у него появится повод еще раз позвонить и даже еще раз встретиться? Дело не так просто. Она ведь замужем, у нее семья, ребенок. А вот если маркеры... Ловко он придумал — с этими маркерами.
— Право, не знаю, — колебалась Ириса. — Может, и найдутся. Я спрошу у знакомых. Если тебе действительно нужны маркеры...
— Маркеры мне нужны. Спроси. И по возможности скорее. Я позвоню тебе дня через два.
— Наверное не обещаю, — ответила она, и сердце у нее забилось, — но постараюсь.
— Уж постарайся, — полушутя, полусерьезно заметил он.
Ириса внимательно поглядела на Эдмунда, однако в его лице не нашла ничего, кроме интереса к маркерам, голого интереса к лыжной оснастке. И вдруг ей показалось, что поданное вино недостаточно охлажденное, белому алиготе полагалось быть холодным, а весь холод перешел в смотревшие на нее иронически-невозмутимые глаза.
А может, ей показалось? Она глянула в окно, увидела двор, грузовик, помойку, какие-то бумажные тюки на грязной, мощенной булыжником земле с нашлепками подтаявшего, ноздреватого снега, и ей подумалось, что ведь всего этого не видно с фасада, и вдруг стало так грустно, казалось, что тот прекрасный сон развеян, и рассеялась прозрачная розоватая дымка.
Ириса