Читать интересную книгу Стрекоза в янтаре. Книга 1. Разделенные веками - Диана Гэблдон

Господь наделил ее не только внушительным ростом, но и лицом таким уродливым, что это почти граничило с гротеском, а потому неудивительно, что она посвятила свою жизнь служению Господу: Иисус, пожалуй, единственный мужчина, от которого она могла бы ожидать взаимности. Голос у нее был низкий и звучный, с характерным носовым гасконским акцентом, он гремел в больничных коридорах, словно отголосок церковного колокола. Сначала ее было только слышно и лишь потом – видно. Придворные дамы, в том числе и я, ожидали ее у кабинета, пытаясь укрыться за спиной герра Герстмана, как пытаются укрыться от урагана обитатели какого-нибудь островка, ищущие спасения за хрупкой перегородкой.

Она заполнила собой дверной проем с шуршанием одежд, напоминающим шелест крыльев летучих мышей, и обрушилась на герра Герстмана с хищным криком, звучно целуя его в щеки:

– Мой дорогой друг! Вот неожиданная радость! Тем более приятная, что неожиданная! Что привело вас ко мне?

Выпрямившись, она обернулась к нам с широкой улыбкой на лице. Улыбка оставалась таковой, пока герр Герстман объяснял ей цель нашего визита, однако даже менее опытная, чем я, предсказательница судеб могла бы заметить, как затвердевают у нее скулы и улыбка из искренней превращается в вымученную.

– Мы очень ценим ваши идеи и благородный порыв, mesdames.

Глубокий звучный голос продолжал рассыпаться в благодарностях, но я заметила, как маленькие умные глазки изучают, оценивают, взвешивают, – видимо, она решала, как лучше распорядиться этой помехой, нарушившей привычный ход вещей, да еще умудриться выбить из этих набожных дамочек побольше денег, с которыми они были готовы охотно расстаться ради спасения собственной души.

Наконец, видимо, приняв какое-то решение, она громко хлопнула в ладоши. В дверях, как чертик из шкатулки, возникла коротышка монахиня.

– Сестра Анжелика, будьте так добры, сопроводите этих дам в лабораторию. Выдайте им соответствующую одежду и покажите палаты. Пусть они помогут при раздаче больным еды, раз уж проявляют такое желание.

Длинный широкий рот слегка искривила гримаса, показывающая, что мать Хильдегард сильно сомневается в желании дам посетить палаты.

Мать Хильдегард была великим знатоком человеческих душ. Три дамы, посетившие первую палату, где лежали больные золотухой, чесоткой, экземой и вонючей пиемией, тут же сочли, что вполне могут удовлетворить свою склонность к благотворительности, ограничившись пожертвованием определенных сумм на больничные нужды, и вихрем умчались обратно в лабораторию – скидывать грубые холщовые халаты, которые им там предоставили.

В центре следующей палаты долговязый мужчина в темном балахоне довольно умело проводил ампутацию ноги; умелость подчеркивалась еще и тем фактом, что никакого обезболивания при этом не применялось. Несчастного держали два дюжих мускулистых санитара и плотного сложения монахиня, усевшаяся на него верхом. К счастью, развевающиеся складки ее сутаны скрывали от меня лицо больного.

Одна из дам, следовавшая прямо за мной, тихо ахнула. Обернувшись, я заметила спины двух других добрых самаритянок, улепетывающих по коридору. Они столкнулись в тесном проходе, ведущем к лаборатории, то есть к свободе. Последний отчаянный рывок, треск рвущегося шелка – и они протолкнулись и полетели по плохо освещенному коридору, едва не сбив с ног попавшегося на пути санитара с подносом, на котором лежали стопки салфеток и хирургические инструменты.

Обернувшись, я с удивлением обнаружила, что Мэри Хоукинс все еще рядом. Лицо ее было белее полотняной салфетки – следует заметить, что здесь, в больнице, белье было сероватого оттенка, – а вокруг рта и подбородка залегли голубоватые тени, однако она все же была рядом.

– Давайте живо, поторопитесь! – властно воскликнул хирург, адресуясь, по-видимому, к тому самому санитару, и тот, торопливо поставив поднос, подбежал к нему.

Хирург держал наготове пилу, собираясь отпилить отделенную от плоти бедренную кость. Санитар наклонился наложить второй жгут над надрезом, пила задвигалась с неописуемым скрипучим звуком, и я предусмотрительно развернула Мэри Хоукинс спиной к этой сцене. Я ощущала, как дрожит ее рука, а розовые губки побелели и сморщились, точно побитые морозом лепестки цветка.

– Хотите уйти? – участливо спросила я. – Уверена, матушка Хильдегард закажет для вас карету.

Обернувшись, я вгляделась в полумрак холла.

– Боюсь, что графиня и мадам Ламберт уже отбыли.

Мэри шумно втянула воздух и с самым решительным видом сжала губы.

– Н-н-нет, – пробормотала она. – Если вы остаетесь, то и я тоже.

Я твердо вознамерилась остаться – любопытство и стремление разузнать как можно больше об операциях, проводимых в этой больнице, оказались сильнее желания пощадить чувства Мэри.

Тут и сестра Анжелика соизволила заметить, что мы остались. Вернувшись, она встала рядом и с еле заметной улыбкой на пухлом лице терпеливо ждала, когда мы, подобно остальным, ударимся в бегство. Я склонилась над койкой в углу комнаты. Под тоненьким одеялом тихо лежала страшно исхудавшая женщина. Глаза рассеянно блуждали по сторонам, казалось, она не замечает ничего вокруг. Но не сама женщина привлекла мое внимание, а странной формы стеклянный сосуд, установленный на полу рядом с койкой.

Он был до краев заполнен желтой жидкостью – вне всякого сомнения, то была моча. Я удивилась: что пользы было собирать мочу, когда в те времена не существовало ни методов химического анализа, ни даже лакмусовой бумаги? Но тут меня осенило.

Я осторожно приподняла сосуд, не обращая внимания на протестующий возглас сестры Анжелики. Принюхалась… Да, так и есть: помимо характерного кисловатого запаха испарений аммиака жидкость отчетливо отдавала чем-то сладким – так пах прокисший мед. Секунду я колебалась, но другого способа проверки не существовало. С гримасой отвращения я обмакнула кончик пальца в жидкость и лизнула языком.

Мэри, наблюдавшая за моими манипуляциями с расширенными от удивления глазами, даже закашлялась, однако сестра Анжелика впервые за все время взглянула на меня с интересом. Я положила руку на лоб женщины – он был прохладным, жара или лихорадки у нее не наблюдалось.

– Хочется пить, да, мадам? – спросила я больную.

Ответ я знала заранее, заметив возле изголовья пустой графин.

– Все время, мадам, – ответила она. – И еще я все время голодна. Сколько ни ем, а сплошные кожа да кости.

Она приподняла тоненькую, словно веточка, руку, демонстрируя костлявое запястье, затем бессильно уронила ее.

Я нежно похлопала по этой худенькой руке и пробормотала какие-то слова утешения. Диагноз мой оказался верным, но малоутешительным – в те времена еще не научились лечить диабет. Несчастная была обречена.

Опечаленная, я присоединилась к сестре Анжелике, которая, перебирая коротенькими ножками, едва поспевала за мной.

– Откуда вы узнали, чем она страдает, мадам? – с любопытством спросила меня монахиня. – Только по моче?

– Нет, не только, – ответила я. – У нее диа…

Как это у них называется?

– Сахарная болезнь. Еда, которую она ест, не насыщает, все время хочется пить. И как следствие, выделяется моча в огромных количествах.

Сестра Анжелика кивнула; полное лицо так и светилось любопытством.

– Как вы считаете, мадам, она поправится?

– Нет, она обречена, – прямо ответила я. – Болезнь зашла слишком далеко, ей не протянуть и месяца.

– О-о… – Светлые бровки приподнялись, она глядела на меня уже не столько с любопытством, сколько с уважением. – То же самое говорит и месье Парнель.

– А кто он такой, этот месье Парнель? – небрежно осведомилась я.

Толстушка растерянно нахмурилась.

– Вообще-то он изготавливает бандажи, еще ювелирным делом занимается. А когда приходит сюда, работает уринологом.

Брови мои поползли вверх.

– Уринологом? – недоверчиво переспросила я. – У вас существуют такие вещи?

– Oui,[21] мадам. И он слово в слово говорил то же, что и вы, об этой несчастной худенькой женщине. Впервые вижу даму, которая так хорошо разбирается в медицине.

Сестра Анжелика глядела на меня, словно завороженная.

– На земле и в небесах существует еще немало вещей, неподвластных разуму человеческому, сестра, – скромно ответила я.

Она кивнула с таким серьезным видом, что тут же заставила меня устыдиться своего пафоса.

– Это верно, мадам. Желаете взглянуть на господина на последней койке? Он жалуется на печень.

Мы переходили от одной койки к другой и наконец завершили обход огромной палаты. Я видела людей, страдающих от болезней, о которых знала только из учебников; видела пострадавших от самых разных травм – от раненного в голову при пьяной драке до ломового извозчика, грудь которого была практически расплющена катящейся бочкой с вином.

У некоторых коек я останавливалась, задавая вопросы тем больным, которые были способны отвечать. За спиной своей я слышала дыхание Мэри, но не оборачивалась, а потому не видела, зажимает она нос или нет.