Читать интересную книгу Дневники - Зинаида Гиппиус

Приходят, кроме того, всякие спекулянты, тип один, обычный, - тип нашего Гржебина: тот же аферизм, нажива на чужой петле. Гржебин даже любопытный индивидуум. Прирожденный паразит и мародер интеллигентской среды. Вечно он околачивался около всяких литературных предприятий, издательств, - к некоторым даже присасывался, - но в общем удачи не имел. Иногда промахивался: в книгоиздательстве "Шиповник" раз получил гонорар за художника Сомова, и когда это открылось, - слезно умолял не предавать дело огласке. До войны бедствовал, случалось - занимал по 5 рублей; во время войны уже несколько окрылился, завел свой журналишко, самый патриотический и военный - "Отечество".

С первого момента революции он, как клещ, впился в Горького. Не отставал от него ни на шаг, кто-то видел его на запятках автомобиля вел. княгини Ксении Александровны, когда в нем, в мартовские дни, разъезжал Горький. (Быть может, автомобиль был не Ксении, другой вел. княгини, за это не ручаюсь).

Горькому сметливый Зиновий остался верен. Все поднимаясь и поднимаясь по паразитарной лестнице, он вышел в чины. Теперь он правая рука - главный фактор Горького. Вхож к нему во всякое время, достает ему по случаю разные "предметы искусства" - ведь Горький жадно скупает всякие вазы и эмали у презренных "буржуев", умирающих с голоду.

У старика Е., интеллигентного либерала, больного, сам приехал смотреть остатки китайского фарфора. И как торговался! Квартира Горького имеет вид музея - или лавки старьевщика, пожалуй: ведь горька участь Горького тут, мало он понимает в "предметах искусства", несмотря на всю охоту смертную. Часами сидит, перетирает эмали, любуется приобретенным... и верно думает бедняжка, что это страшно "культурно!"

В последнее время стал скупать и порнографические альбомы. Но и в них ничего не понимает. Мне говорил один антиквар-библиотекарь, с невинной досадой: "заплатил Горький за один альбом такой 10 тысяч, а он и пяти не стоит!"

Кроме альбомов и эмалей, Зиновий Гржебин поставляет Горькому и царские сторублевки. И. И. случайно натолкнулся на Гржебина в передней Горького с целым узлом таких сторублевок, завязанных в платок.

Но присосавшись к Горькому, Зиновий делает попутно и свои главные дела: какие-то громадные, темные обороты с финляндской бумагой, с финляндской валютой, и даже с какими-то "масленками"; Бог уж их знает, что это за "масленки". Должно быть - вкусные дела, ибо он живет в нашем доме в громадной квартире бывшего домовладельца, покупает сразу пуд телятины (50 тысяч), имеет свою пролетку и лошадь (даже не знаю, сколько, - тысячи 3 в день?).

К писателям Гржебин относится теперь по-меценатски. У него есть как бы свое (полулегальное, под крылом Горького) издательство. Он скупает всех писателей с именами, - скупает "впрок", - ведь теперь нельзя издавать. На случай переворота - вся русская литература в его руках, по договорам, на многие лета, - и как выгодно приобретенная! Буквально, буквально за несколько кусков хлеба!

Ни один издатель при мне и со мной так бесстыдно не торговался, как Гржебин. А уж кажется, перевидали издателей мы на своем веку.

Стыдно сказать, за сколько он покупал меня и Мережковского. Стыдно не нам, конечно. Люди с петлей на шее уже таких вещей не стыдятся.

Однако, что я - столько о Гржебине. Это сегодня день такой, все разные комиссионеры. Мебельщик развязно предлагал Д. С-чу продать ему "всю его личную библиотеку и рукописи". У Злобиных он уже купил гостиную - за 12 рублей (тысяч). Армянка-бриллиантщица поздно вечером принесла мне 6 тысяч за мою брошку (большой бриллиант). Шестьсот взяла себе. Показывала - в сумочке у нее великолепное бриллиантовое колье чье-то - 400 тысяч. Получит за комиссию 40 т. сразу.

Это все крупные аферисты, гады, которыми кишит наша гнилая "социалистическая" заводь. Мелочь же порой даже симпатична, - вроде чухонки, бывшей кухарки расстрелянного министра Щегловитого. Эти все-таки очень рискуют, когда тащут наши вещи на рынок. На рынках вечные облавы, разгоны, стрельба, избиения.

Сегодня избивали на Мальцевском. Убили 12-тилетнюю девочку. (Сами даже, говорят, смутились).

Чем объяснить эти облавы? Разве любовью к искусству, главным образом. Через час после избиений те же люди на тех же местах снова торгуют тем же. Да и как иначе? Кто бы остался в живых, если б не торговали они - вопреки избиениям?

Надо понять, что мы не знаем даже того, что делается буквально в ста шагах от нас (в Таврическом Дворце, например). Тогда будет понятно, что мы не можем составить себе представление о совершающемся в нескольких верстах, не говоря уже о Юге или Европе!

Вот характерная иллюстрация.

На недавней конференции "матросов и красноармейцев" наш петербургский диктатор, Зиновьев (Радомысльский), пережил весьма неприятную, весьма щекотливую минуту. Казалось бы, собрание надежное, профильтрованное (других не собирают). В "Правде", для осведомления верноподданных, в отчете об этой конференции было напечатано (цитирую дословно), что "т. Зиновьев объявил о прибытии великого писателя Горького, великого противника войны, теперь великого поборника советской власти". И Горький сказал речь:

"...воюйте, а то придет Колчак и оторвет вам голову". После этого "был покрыт длительными овациями".

Нам посчастливилось узнать правду, помимо "Правды", - от очевидцев, присутствовавших на собрании (имен, конечно, не назову). Надежное собрание возмутилось. "Коммунисты" вдруг точно взбесились: полезли на Зиновьева с криками: "долой войну! долой комиссаров!"

Кое-где стали сжиматься кулаки. Зиновьев, окруженный, струсил. Хотел удрать задним ходом, - и не мог. Предусмотрительная личная секретарша Зиновьева, - Костина, бросилась отыскивать Горького. Ездила на Зиновьевском автомобиле по всему городу, даже в наш дом заглядывала, - а вдруг Горький, случаем, у И. И.? Где-то отыскала, наконец, привезла - спасать Зиновьева, спасать большевиков.

Горький говорит мало, глухо, отрывисто, - будто лает. Насчет Колчака, "отрыва головы" и совета воевать - очевидцы не говорили, может быть, не дослышали.

Красноречие Горького вряд ли могло иметь решающее значение, но "верная и преданная" часть сборища постаралась использовать выход "великого писателя, поборника" и т.д., как диверсию отвлекающую. После нее "конференцию" быстро закончили и закрыли.

Вскоре после напечатанного отчета И. И. был у Горького (все из-за брата). В упор спросил его, правда ли, что Горький большевиков спасал? Правда ли, что требовал продолжения войны? Неужели, как выразился И. И., - "Горький и этим теперь опаскужен.

На это Горький пролаял мрачно, что ни слова не говорил о войне. Будто бы в Москву даже ездил, чтобы "протестовать" против напечатанного о нем, да вот "ничего сделать не может".

Какой, подумаешь, несчастный обиженный! Говорит еще, что в Москве - "вор на воре, негодяй на негодяе"... (а здесь? Кого он спасал?)

Если можно было еще кем-нибудь возмущаться, то Горьким - первым. Но возмущенье и ненависть - перегорели. Да люди и стали выше ненависти. Сожалительное презрение, а иногда брезгливость. Больше ничего.

Оплакав Венгрию, большевики заскучали. Троцкий, главнокомандующий армией "всея России", требует, однако, чтобы к зиме эта армия уничтожила всех "белых", которые еще занимают часть России. "Тогда мы поговорим с Европой".

Работы много - ведь уже август, даже по старому стилю.

Косит дизентерия.

Т. (моя сестра) лежит третью неделю. Страшная, желтая, худая. Лекарств нет. Соли нет.

Почти насильно записывают в партию коммунистов. Открыто устрашают: "...а если кто..." Дураки - боятся.

Петерса убрали в Киев. Положение Киева острое. Кажется, его теснят всякие "банды", от них стонут сами большевики. Впрочем - что мы знаем?

Арестованная (по доносу домового комитета, из-за созвучии фамилий) и через 3 недели выпущенная. Ел. (близкий нам человек) рассказывает, между прочим.

Расстреливают офицеров, сидящих с женами вместе, человек 10-11 в день. Выводят на двор, комендант, с папироской в зубах, считает, - уводят.

При Ел. этот комендант (коменданты все из последних низов), проходя мимо тут же стоящих, помертвевших жен, шутил: "вот, вы теперь молодая вдовушка! Да не жалейте, ваш муж мерзавец был! В красной армии служить не хотел".

Недавно расстреляли профессора Б. Никольского. Имущество его и великолепную библиотеку конфисковали. Жена его сошла с ума. Остались - дочь 18 лет и сын 17-ти. На днях сына потребовали во "Всевобуч" (всеобщее военное обучение).

Он явился. Там ему сразу комиссар с хохотком объявил (шутники эти комиссары!) - "А вы знаете, где тело вашего папашки? Мы его зверькам скормили!"

Зверей Зоологического Сада, еще не подохших, кормят свежими трупами расстрелянных, благо Петропавловская крепость близко, - это всем известно. Но родственникам, кажется, не объявляли раньше.

Объявление так подействовало на мальчика, что он четвертый день лежит в бреду. (Имя комиссара я знаю).