Читать интересную книгу СССР. Жизнь после смерти - Коллектив авторов

Девяностые стали годами банкротства страны. И в нулевых это стало тем, что называют «очевидным фактом», когда по поводу чего-то складывается более или менее общее мнение, на которое ориентируются как при вынесении суждений, так и при принятии решений.

Банкротство констатировалось по всем статьям.

Банкротство экономическое. Статистика динамики доходов населения за 14 лет (с 1991 по 2005 г.) показывает, что, как минимум, до середины нулевых население, по крайней мере, в части «белых» доходов, не богатело. Несмотря на заметный рост среднемесячной заработной платы в рублевом и долларовом эквивалентах, ее покупательная способность не растет. Так, среднемесячная начисленная заработная плата (в ценах 1991 г.) в 2005 г. была почти на 100 руб. меньше, чем в 1991 г., – 447 руб. по сравнению с 548 руб. Ухудшилось также соотношение среднемесячной заработной платы и выплат социального характера к величине прожиточного минимума, в 1991 г. оно составляло 335 %, а в 2004 г. – 264 %[170]. Конечно, статистика не учитывает теневых доходов, но ведь они были и в 1991 г., и в 1995 г.

Доклад научного коллектива Высшей школы экономики «Уровень и образ жизни населения России в 1989–2009 гг.» при всей своей оптимистичности, связанной в основном с констатацией победы рыночной экономики, поведал о весьма скромных успехах по части благосостояния населения. Авторы доклада заявляют: «С 1990 по 2008 г. уровень среднего текущего рыночного потребления за счет средств домашних хозяйств в России вырос на 45 %». А «сводный индекс благосостояния, который кроме рыночного текущего потребления учитывает изменения в ценовой доступности жилья (т. е. важнейшие элементы накопления домашних хозяйств), а также нерыночные индивидуальные услуги (здравоохранение, образование и социальное обеспечение), дает более скромный результат – рост на 32 %»[171]. В то же время ученые признают: «Наше исследование позволяет сделать вывод, что пока в повышении благосостояния, ставшего возможным вследствие создания рыночной экономики, успешно участвуют только верхние, наиболее состоятельные 20 % населения. На долю верхних двух квинтилей приходится половина всего прироста доходов. Третий квинтиль только-только вышел на уровень 1990 г., а 40 % населения с наименьшими доходами получают меньше, чем до начала реформ»[172].

Проще говоря, от рыночных реформ, безусловно, выиграли 20 % населения, еще 20 % оказались более или менее «в плюсе», следующие 20 % остались при своих (но это в цифрах; статусные и моральные потери здесь не учтены), а 40 % проиграли. Нужно сказать, что большинство людей, даже из тех, кто считал себя в целом выигравшими от рыночных реформ, отчетливо осознавали незначительность своего выигрыша в масштабах истории и благополучия страны и в масштабах тех немногих огромных состояний, возникших в процессе всеобщей приватизации.

И все же экономическое банкротство не было бы так очевидно, если бы не было банкротства культурного и морального. Интересно, что экономические проблемы, связанные с необходимостью приспосабливаться к новым условиям, не говоря уже о лишениях, с которыми многим еще недавно советским людям пришлось столкнуться с началом «шоковой терапии», не оформились бы в такое очевидное для всех и хорошо осознаваемое ощущение огромных культурных потерь, культурной деградации в эпоху «отчаянного накопления». Культурное банкротство как следствие рыночных преобразований оказалось очевиднее экономического и легло в основу обобщенной оценки реформ.

Девяностым, какими бы «лихими» они ни были, спеть и показать по большому счету было нечего. А если и было, то слушать и смотреть это не слишком приятно и интересно. Картинка, с которой, по словам моего старшего сына, прочно ассоциируются девяностые годы: черный джип на обочине, открытые дверцы, из которых виден застреленный водитель, из приемника несется: «Белые розы, белые розы, беззащитны шипы…». Ночь, зима…

Постепенно, но все более уверенно, советские фильмы и песни возвращаются в эфир и на экраны. «Старые песни о главном», появившиеся на экранах страны под Новый 1996 г., были не только очень успешным телевизионным проектом, это было еще признание культурной несостоятельности «периода Большого хапка». В конце концов, Великая Октябрьская революция победила и утвердила советский строй не только силовыми и экономическими методами, но и за счет новой мощной культуры, ставшей массовой и вовлекающей массы в культурное развитие и культурное строительство. Великие перемены Октября были спеты, сыграны, описаны и нарисованы, они получили свой язык и свои образы. У девяностых и всего процесса «урынкования» (это рыночные реформы по-польски, а в русском языке и русской реальности словечко смотрится удивительно точным и метким) были колоритные и весьма узнаваемые типажи, а вот образов не было. Так и хочется скаламбурить: написав – разве что образины. Были фигуранты, но не было героев. Деньги, вообще, не романтичны, прибыль хороша сама по себе, без поэзии, это же не любовь. Для рынка нет трагедий и страдальцев, есть убыточные сделки и неудачники.

Не менее сокрушительным и очевидным стало моральное банкротство. Сеанс магии с разоблачением, проделанный новыми элитами и властью в период перестройки, не просто подорвал престиж власти вообще. Он лишил миллионы людей исторического, да во многом и личного, прошлого.

Разоблачения времен перестройки принципиально отличались от разоблачений времен хрущевской оттепели. Тогда обличали сталинизм сам по себе, клеймили его как отклонение от ленинского курса, который был-де безусловно правильным и который обеспечил советским людям множество побед и достижений. Мы шли в правильном направлении, но тролли потащили нас кружным путем, на котором было много чего некрасивого и горького. Теперь мы выходим на столбовую дорогу и продолжаем идти туда же, куда и раньше, но уже без прежних трагедий и потерь. Ошибки, как коллективные, так и индивидуальные, были локализованы вокруг причастности к репрессиям. Это не отменяло личных трагедий, но и не перечеркивало недавнюю историю. Перестройка доразоблачалась до того, что вся система ценностей и целей, в которых 70 лет жила страна, была объявлена ложной.

Перестройка еще предлагала что-то взамен: социализм с человеческим лицом, демократию. «Шоковая терапия» все это тоже отменила, предложив простой и ясный лозунг: «Обогащайтесь!». Человеческая жизнь утратила ценность, приобретя цену – весьма, кстати, невысокую.

Михаил Веллер, автор злой и безжалостной сатиры на советское общество, так писал о девяностых: «Мы живем сегодня в простом и понятном мире, где безоговорочно правят открытая сила, жадность и жульничество. Афера и кража стали нормой жизни – от министра и прокурора страны… Никто больше не вспоминает о морали, честности и долге. Все признали, что быть проституткой лучше, чем ткачихой. Слово «продажность» исчезло из словаря, ибо само собой подразумевается, что каждый должен продаваться за сколько сумеет. Преступник и представитель государства соединились в одном лице. Противостояние личности и закона исчезло. Личность обнялась с законом и пошла косить капусту. Мошенник рискует только тем, что его пристрелит другой мошенник»[173].

Лидеры, пришедшие во власть после Ельцина, хорошо понимали, что им необходимо избавиться от идентификации с девяностыми годами. От этих «проклятых лет» нужно было уйти, сначала хотя бы эмоционально. Но «вымарывать» из новейшей истории только что прожитое страной десятилетие следовало осторожно и аккуратно, сохраняя в сознании людей непрерывность истории. Обращение к дореволюционному периоду успеха не имело, как и пресловутое словечко «господа», не говоря уж о безнадежно экзотичных для нас сегодня «сударь» и «сударыня». Эффект масштабной вертикальной и горизонтальной социальной мобильности, обеспеченной годами советского прорыва, обусловил то, что подавляющее большинство граждан России отождествляют себя с советской социальной структурой, где они обрели свой статус, свою социальную и культурную идентичность. Кроме того, советский период создал беспрецедентно качественную массовую культуру и соответственно сформировал относительно высокие культурные запросы граждан. Советская массовая культура в своих лучших образцах по уровню художественных приемов, по нравственному пафосу, по провозглашаемым принципам и в целом по содержанию была близка к лучшим образцам мировой и русской гуманистической культуры. Система народного просвещения в СССР сделала много для того, чтобы так называемая высокая культура стала массовой. Этому во многом способствовало и знаменитое «бегство в культуру» советских людей в эпоху застоя, для которой характерна ситуация, когда «чем больше людей начинают загонять на партсобрания, заставляют голосовать по указке, осуждать врагов, тем больше люди начинают интересоваться стихами, покупать томики Ахматовой, читать поэзию Серебряного века, ходить в театры»[174].