на его боку был нарисован лыжник с винтовкой.
Тогда Ромуальд написал гневную статью в таллиннскую газету.
Там в редакции он и встретился с энергичным Эдди Эдисоном.
Англичанин с «грязным» английским Эдисон помахивал перед лицом Ромуальда газетой со статьей о бедном, бедном Аскольде и повторял патриотичным голосом, что они покажут этим русским.
Так Ромуальд стал работать на английскую разведку. На самом деле Ромуальд не знал, на кого он работает. Потому что Диана Ролсэн — женщина с формами — боролась за права человека и участвовала в антивоенных митингах по всему миру. Они все стали антифашистами — борцами за права угнетенных. Эта работа солидно оплачивалась. Когда Ромуальд приезжал в Таллинн к маме и делился с ней своими сомнениями, то мама говорила: «Русские — хорошие люди, они склонны к самопожертвованию. Ваш Эдди, когда он пришел к нам в гости, я решила, что он агент ЦРУ. Ах, но это фантазии советской старухи! Мы все тогда боялись ЦРУ и КГБ».
Ромуальд доверял матери и решил, что Эдисон работает на мировой империализм.
Ромуальду от месяца к месяцу повышали гонорары.
Это стимулировало.
Болеть Ромуальд не любил — с детства был энергичен. Но теперь нравилось. Он спал день и спал ночь и еще весь день.
В больницу к Ромуальду пришел инспектор. Ромуальда деликатно опросили.
Три дня пролежал Ромуальд в госпитале.
Он вышел на улицу и почти не чувствовал уже боли в голове, — немного тянуло в затылке справа, как раз в том месте, где и был нанесен ему удар неизвестным.
Ромуальд вернулся на работу.
Скоро его позвали в полицейский участок, где сообщили, что преступник задержан. Грабитель — бродяга, араб. В полицейском участке сказали, что арабов много в Лондоне, но это не значит, что все арабы являются грабителями и потенциально опасными элементами. Британия — цивилизованное государство. Преступник будет предан суду. И будет наказан по закону.
Эдди был расстроен. Диана пребывала в восторге, что вернулся Ромуальд — варила без остановки кофе. Эдисон предлагал Альпенгольцу сигары, много и эмоционально рассуждал о мягкости европейских уголовных законодательств. Неделю-другую все было вроде ничего. К началу третьей у Ромуальда начались боли. Он терпеливо употреблял обезболивающее, пил меньше кофе, почти не курил.
Со временем работа вошла в свой привычный ритм, как до девяносто девятого года, когда Басаев и Хаттаб напали на Дагестан.
Снова выпал снег.
Лондон укутали плотные туманы.
Ночами подмораживало — у берегов Темзы появлялся к утру тонкий ледок; черные буксирчики ломали лед без труда.
После трагического происшествия Ромуальд стал вести себя странно — порой неадекватно реагировал. Эдисон заметил в поведении коллеги истерические настроения; настроения выражались в излишне откровенных разговорах на политические темы.
— И что вы думаете, Ромуальд, об историческом походе Шамиля на Дагестан?
— Только то, что и все здравомыслящие люди: это было совершеннейшей авантюрой со стороны чеченцев. Или…
— Ну что же вы не договариваете?
— Или Шамиля Басаева спровоцировали. Вынудили скорее.
— И в результате гениальной операции русских спецслужб вся наша информационная деятельность перестала быть актуальной? Мировое сообщество увидело истинное лицо терроризма, было шокировано преступлениями против человечества. Ах, Ромуальд, — Эдди скривил гнуснейшую рожу, — я сейчас расплачусь.
— Не юродствуйте, господин Эдисон. А голова у меня и в самом деле стала болеть. И почти не перестает. Мне иногда кажется, что я теряю сознание. Господи, как расстроится мама.
Ромуальд схватился за виски и стал тереть их, что есть силы.
Эдисон изменил тон беседы.
— Простите, мой друг, простите старого шутника. Но вы же понимаете, что истинное лицо русского фашизма…
— Эдди, вы всегда путали понятия. Фашизм — это в первую очередь диктатура. Это террор в чистом виде, в фундаментальном понятии. Террор против личности и частного, субъективного мнения и взглядов. Террор, организованный личностью посредством деяний обезумевшей толпы против личности же. И в то же время фашизм — это власть капитала, власть силы. Пучок, связка — так переводится с итальянского fascik. Фасции, связка розг с воткнутым топором — символ магистратской власти, имперских традиций Древнего Рима. «Мы правы, потому что мы вместе». Фашизм — это помрачнение рассудка сразу больших масс людей — когда толпа начинает крушить все подряд, хотя бы и руководствуясь благими намерениям, например, отстаиванием прав и свобод коренного населения. Или идеями всеобщего братства и равенства. И т. д. Причины появления этого даже не политического, а в какой-то степени физического, биологического и математического феномена непонятны. Можете вы объяснить причину, по которой группа китов выбрасывается на берег? Или почему безобидный кузнечик в стае превращается в пожирающую все на своем пути саранчу. Их что-то провоцирует на такое поведение. Что же? Резонанс и индукция. Однако, — и это чрезвычайно важно в определении понятия «фашизм», — необходимо сначала задать колебательные движения — спровоцировать кузнечика, кита, человека, толпу. Фашизм — это реакция в первую очередь на нечто противоестественное природе и человеку — защитная, может быть, реакция.
— Увлекательно. Продолжайте, мой друг. Я слушаю, я весь внимания. — Эдди сузил взгляд. — Как вы образованны и подкованны!
— Фашизм… Кто только и как только не используется теперь этот термин. Нынешние политики и просто все кому не лень употребляют по разным случаям это понятие, — когда надо употреблять к примеру «тоталитаризм» или «национальная расовая нетерпимость». Или «шовинизм». Шовинизм — вот, что вы имеете в виду про русских. Это больше им подходит, хотя не точно, не точно… Великоросский шовинизм, который, кстати, так клеймили Ленин и Маркс.
— О, Ромуальд, да вы социалист?
— Бросьте заниматься демагогией! Итак, шовинизм. Разгоряченная фантазия толпы опять же… Патриотическое настроение воинственного характера, слепое чувство, но не доводы рассудка — это и есть шовинизм в фундаментальном его понимании. Это крайняя форма национализма — ненависть ко всем, кто говорит на другом языке, кто носит другую одежду, кто исповедует другую религию. Ленин определил так: «Шовинизм и в белых перчатках и при самых изысканных оборотах речи отвратителен». Но позвольте, мы обвиняем русских в шовинизме. А куда девать так называемый романо-германский шовинизм? Что это? Превосходство европейской культуры над всеми остальными: «Стремитесь быть похожими на нас — высококультурных, высокоорганизованных, высокодемократичных европейцев!» На самом верху находятся американцы и западноевропейцы, ниже народы Восточной Европы, еще ниже русские, китайцы и т. д. до папуасов из Африки. Это почти космополитизм! Да-да. И хотя космополитов часто противопоставляют националистам, выступающим за сохранение и разделение наций, — вспомните, Вавилонскую башню! — но можно и сказать, что всякий романо-германский шовинист есть космополит в своем истинном определении.
— Это серьезное обвинение всей западной демократии. Это вызов?
— Ну, перестаньте же, господин Эдисон. Я