Вывали в гостях у эмира и любопытствующие светские дамы. Одна из них спросила у него:
«— Почему мусульмане имеют много жен, а не одну, как принято у нас во Франции?
— Потому, — ответил Абд-аль-Кадир с галантной иронией, — что мы любим одну за ее глаза, другую — за ее губы, третью — за ее тело, четвертую — за ее сердце или характер. Если бы мы нашли все это в одной женщине, примером которой можешь быть ты, то не стали бы больше искать других».
Однако не всех визитеров влек к эмиру искренний интерес к человеку большого ума и своеобычного характера. Большинство слеталось «на знаменитость». Группе посетителей, которые начали расточать ему комплименты, Абд-аль-Кадир сказал с деликатной прямотой:
«Я вижу вокруг себя добрых и благожелательных людей, любезно выражающих хвалу тем немногим хорошим качествам, которыми небо наградило меня; но боюсь, что среди вас нет истинного друга, указавшего бы мне на мои недостатки, которыми я наделен в гораздо большей мере, чем достоинствами».
В конце концов неумеренно частые визиты стали слишком докучать эмиру, и он попросил тюремное начальство ограничить их число.
В период пребывания Абд-аль-Кадира во Франции возникает новый миф о нем, искажающий его личность и до сих пор бытующий в официальной французской историографии. Если во время войны его порочили как государственного и религиозного деятеля, то во время и после заточения стали извращать истинный смысл его отношения к победителям, изображая эмира чуть ли не приверженцем французского колониализма. При этом использовался тот же прием, что и прежде, только теперь французские авторы выступали не в роли врагов, а в облике друзей или даже поклонников Абд-аль-Кадира.
Миф о туземном разбойнике уступил место мифу о просветленном туземце. Если в прошлом эмира поносили за религиозный фанатизм, то теперь стали восхищаться его веротерпимостью, возникающей, понятно, под влиянием французских покровителей. Об этом говорится, например, в «Истории Алжира», изданной в 1962 году в Париже, равно как и в десятках других книг, написанных ранее. Из врага цивилизации он вдруг превратился в ревностного ее поборника, из воинственного вождя — в благолепного миротворца.
Более того, были даже сделаны попытки вообще отлучить Абд-аль-Кадира от алжирского народа и представить его… национальным героем Франции. Полковник П. Азан в предисловии к своей книге об эмире так прямо и пишет: «В действительности он принадлежит Франции; он останется крупной фигурой в ее истории, так же как Верцингеторикс, который, подобно Абд-аль-Кадиру, боролся против латинян».
Материалом для этого мифического преображения Абд-аль-Кадира послужили мемуары общавшихся с ним французов и обширная переписка эмира с французскими военными, политическими и религиозными деятелями. Едва ли стоит стыдливо умалчивать, как это делают некоторые авторы, питающие искренние симпатии к эмиру, о тех местах в этих свидетельствах, где можно усмотреть в его отношении к бывшим врагам смирение, почтительность, даже приниженность. Но только в том случае, если навязать эмиру чуждые ему нормы нравственности. Если же исходить из конкретных исторических условий и особенностей характера Абд-аль-Кадира, то его отношение к победителям предстанет совершенно в ином виде — таким, каким оно было в действительности.
Оставим в стороне сотни раз повторенные описания того, как Абд-аль-Кадир склонялся, чтобы целовать руку Наполеону III в знак признательности за то, что французский правитель освободил его из тюрьмы. Это была для мусульманина обычная и вполне пристойная форма изъявления благодарности, и чувство неловкости вызывают здесь только те просвещенные европейцы, которые умиляются этому обычаю или смакуют его в своих описаниях. Но суть дела не в этом. И чтобы уяснить ее, надо разграничить те две разнородные системы нравственности, которые соприкоснулись во взаимоотношениях побежденного (только в войне и ни в чем другом) с победителями. Лишь после этого можно будет установить истинный смысл того неравенства, которое наличествовало в этих отношениях.
Абд-аль-Кадир был представителем общества, в котором отношения собственности еще не разрушили естественные связи между людьми. Эти связи основываются еще не на богатстве и социальном положении человека, а на его личных качествах. Человеческая связь в общении между людьми преобладает над вещной связью. Человек здесь равен или не равен перед человеком, а не перед законом, установленным государством и закрепляющим фактическую иерархию собственников. К. Маркс, находившийся весной 1882 года на излечении в Алжире, обращает на это внимание в своих письмах. В апреле он пишет Лауре Лафарг: «В самом деле, мусульманское население не признает никакой субординации: они не считают себя ни «подданными», ни «управляемыми», никаких авторитетов…» Несколько дальше К. Маркс подчеркивает: «У них абсолютное равенство в социальном общении — совершенно естественное…»[8]
Оттого, что Абд-аль-Кадир оказался в стране, где естественные человеческие связи были подчинены отношениям собственности, он не изменился в общении с людьми, хотя эти люди, со своей стороны, и общались с ним согласно правилам, принятым в мире вещных или денежных связей. Он жил в мире людей. Высшей мерой отношения эмира к человеку служили личные его свойства, а не общественное положение. Абд-аль-Кадир был сторонником полного социального равенства — В той его форме, которая существовала в религиозных общинах раннего средневековья. В своих идейных воззрениях он признавал лишь то неравенство, которое проистекает из естественных различий между людьми и существует не в материальной, а только в духовной области. В философском трактате «Призыв к умному, назидание невежественному», написанному уже после того, как он покинул Францию, эмир спрашивает: «Как можно отрицать неравенство людей в том, что касается духа? Если бы оно не существовало, их бы не различали по способности в постижении наук. Людей не подразделяли бы на «глупых», которым науки даются только после долгих усилий наставника, «умных», постигающих их с меньшим трудом, и «совершенных», которые схватывают суть вещей без наставлений учителя».
Абд-аль-Кадир был аристократом духа. Только в пределах духовного признавал он иерархию. Только там, по его убеждению, оправдано неравенство, предвечно установленное самой природой или всевышним. Неравенство же, сотворенное обществом, несправедливо и бесчеловечно.
А вот как понимали равенство те, кто пытался направить эмира на путь истинный. Маршал Бюжо, пытаясь склонить его к отказу от стремления покинуть Францию, писал ему: «Я хотел бы, чтобы Вы решили принять Францию как свою вторую родину и попросить правительство пожаловать Вам собственность с правом передачи ее Вашим наследникам. Вы бы, таким образом, заняли положение, равное тому, которым пользуются самые влиятельные люди в нашей стране, и могли бы свободно исповедовать свою религию и воспитывать своих детей в соответствии с Вашими желаниями».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});