Я рассматриваю вас как моих естественных покровителей, устраните же покров горя, наброшенный на меня. Я ожидаю справедливости из ваших рук. Никто из вас не может осудить меня за то, что я сделал. Я только защищал свою родину и свою религию и убежден, что, как благородные люди, вы можете лишь приветствовать это…»
Письмо передается по назначению. 13 марта к Абд-аль-Кадиру является официальный представитель, который интересуется, в чем эмир испытывает нужду.
— В свободе, — отвечает он, — я не должен находиться в тюрьме.
Через месяц Абд-аль-Кадиру вручают послание правительства. В нем говорится: «Французский народ великодушен. Он никогда не карает побежденного. Ты, твоя семья, твои близкие убедитесь в том, что Франция достойно относится к поверженным врагам».
Эмиру предлагают дать письменное обязательство никогда не возвращаться в Алжир. Абд-аль-Кадир дает такое обязательство, надеясь, что теперь-то уж ему позволят отправиться на Восток. Но изменение, формы государственной власти ничуть не изменило колониальной, политики французской буржуазии. Ее отношение к Абд-аль-Кадиру осталось прежним. Чтобы успокоить эмира, ему сообщают о переговорах, которые якобы ведутся с турецкими и египетскими властями относительно его поселения в каком-либо из мусульманских городов, и надо ждать их завершения. На самом деле же французское правительство просто оттягивает своё решение.
Вместо того чтобы выполнить условия соглашения о капитуляции, эмира отправляют в новое место заключения. 23 апреля 1848 года узников переводят в Шато де По. Замок круглосуточно охраняется часовыми. Окна второго этажа, где разместили алжирцев, зарешечены. Положение пленников ухудшилось. Им заявили, что в близком будущем ни о каком выезде за пределы Франции не может быть и речи. Республиканское правительство сняло с себя всякую моральную ответственность за те обязательства, которые взяло на себя перед эмиром правительство короля. Новые власти унаследовали Абд-аль-Кадира в качестве узника, которому они ничего определенного не обещали. Так в чем же дело? Эмир, мол, не имеет теперь никакого основания требовать выполнения старого соглашения.
Абд-аль-Кадир больше не обманывается иллюзиями насчет республики. Он пишет с горечью правительству: «Есть ли во Франции суд, на который возложена обязанность выслушивать жалобы несправедливо наказанных? Соберите всех ваших улемов, и я докажу им свои права. Нет, Республика далеко не подобна тому султану, который, оглохнув, горестно зарыдал и который, когда его спросили о причине его стенаний, ответил: «Я плачу оттого, что больше не могу слышать жалобы бедствующих и страдающих».
Надежда на освобождение снова возникает у эмира, когда он узнает, что у кормила верховной власти во Франции стали генералы, с которыми он воевал в Алжире. В прошлом они не раз уверяли его в своей солдатской верности данному слову. В июне 1848 года генерал Кавиньяк получил полномочия диктатора. Генерал Ламорисьер — тот самый, которому сдался Абд-аль-Кадир, — стал военным министром. Генерал Бедо возглавия министерство иностранных дел. Но когда Абд-аль-Кадир увидел, как эти генералы обращаются со своим собственным народом, его надежды на выполнение генеральских обещаний поумерились. В конце июня Кавиньяк потопил в крови восстание парижских рабочих. В течение двух дней было убито 11 тысяч человек. Устраивая массовое побоище в пролетарских районах Парижа, эта генералы подчинялись тем же силам, которые заставляли их устраивать «выкуривания» в горах Алжира.
Военный министр Франции Ламорисьер даже не удосужился ответить на письмо Абд-аль-Кадира, в котором эмир писал: «Все мне теперь говорят, что я вправе считать себя уже свободным, потому что тот, кто дал мне слово, достиг такого высокого положения, что с ним никто не может сравниться в могуществе…»
Наконец эмиру прямо сказали о действительной причине отказа Франции выполнить свои обязательства. Представитель правительства Араго заявил Абд-аль-Кадиру: «Мы опасаемся, что вы хотите вернуться на родину. Но до тех пор, пока у нас будут основания предполагать, что ваше присутствие в Алжире может вызвать беспорядки, вы туда не попадете».
Это фактически означало, что Абд-аль-Кадиру предложили примириться с бессрочным проживанием во Франции. Ему не хотели верить. Его все еще боялись. В ноябре 1849 года эмира и его спутников переводят в замок Амбуаз, который становится постоянным местом их заключения. Алжирцы, впитавшие с материнским молоком любовь к вольным просторам своей родины и оторванные от взрастившей их среды, тяжело переносят заточение в стране, где все чуждо им. «Мы никогда не привыкнем здесь жить, — пишет эмир, — один только климат сведет нас в могилу».
Во Франции умерли сын, дочь и племянник Абд-аль-Кадира. В тюрьме он потерял нескольких своих соратников, скончавшихся от болезней. Сознание ответственности за участь своих спутников, добровольно последовавших за ним в изгнание, особенно мучительно для эмира. Доведенные до отчаяния, узники предлагают ему самоубийственный выход: напасть на вооруженную стражу и погибнуть в бою. Об этом заговоре узнают тюремные власти и доносят о нем в Париж. Во избежание скандала правительство предоставляет всем спутникам Абд-аль-Кадира право уехать из Франции в любую мусульманскую страну. Эмир просит их воспользоваться этим правом. Но они отказываются, оставаясь и в несчастье до конца преданными своему вождю.
История знает немало разного значения деятелей, которые в расцвете сил волею судьбы или случая были сброшены с высот могущества и славы. Редко кто из них не воспринял крах своей карьеры как крушение жизни потому, видно, что, говоря словами Абд-аль-Кадира, «честолюбие слишком часто ослепляет сердца людей». Только очень сильные духом люди сохранили цельность своей личности и способность жить не прошлым, а настоящим.
Абд-аль-Кадир принадлежал к числу таких людей. «Ом сохранил ощущение живой связи времен в «собственной жизни. Прошлое для него было только прожитым. Настоящее не стало бесконечно переживаемым минувшим. Эмир не посыпал себе голову пеплом. Глубоко сожалея о неудавшемся деле, он не стенал о неудавшейся жизни. Конец одного пути был для него началом другого, одинаково достойного и даже более желанного, чем прошлый. «Я не был рожден для того, чтоб стать воином, — говорил Абд-адь-Кадир, — мне кажется, я не должен был бы быть солдатом и одного дня. И тем не менее всю свою жизнь я провел с оружием в руках. Неисповедимы шути провидения! Только благодаря непредвидимому стечению обстоятельств я вдруг оказался сбитым в сторону от пути, указуемого моими наклонностями и образованием, пути, на который я теперь хочу ступить…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});