В выступлениях политиков и текстах ученых каждый раз повторялось, что основным содержанием советской идентичности является «преданность делу коммунизма, социалистический патриотизм, пролетарский интернационализм», а интенсивное чувство патриотизма, которое, якобы, испытывают советские граждане к своему государству, обусловливается в первую очередь его «социалистической» природой: «у всех наций и народностей СССР сложилось и укрепилось общезначимое… чувство гордости за свою социалистическую Родину…»80.
Наполнение идентичности идеологическими смыслами позволяло конструкторам советской общности избавить население от привязанности к идее этнонационализма и тем самым «вывести мышление всех советских людей за пределы обыденных понятий „мое“, „республиканское“, „национальное“, раскрыть перед советскими людьми широкие горизонты интернациональной борьбы за коммунизм, помочь им глубже осознать единство интересов всех народов СССР»81.
Иными словами, официальный дискурс, актуализируя идею идеологического единства всего населения Советского Союза, призван был перенаправить его (населения) идентификационные предпочтения с «традиционных» объектов – этнонаций, – на «новый» конструкт – советский народ: «общественное сознание советских людей… на деле демонстрирует воспитанное партией и вошедшее в плоть и кровь советского человека умение думать… прежде всего об интересах всего советского народа, способность подчинять текущие временные национальные интересы коренным общесоветским, интернациональным интересам»82.
Государственный (интер)национализм
Если исходить из того, что национализм – это понятие, «которое служит делу идеологического оправдания и политической легитимизации определенных представлений о территориальном, политическом и культурном единстве»83, то политику идентичности, проводившуюся в СССР, вполне обоснованно можно описывать и интерпретировать в контексте националистической доктрины. Для официального дискурса, в котором конструировались границы общности «советский народ», характерным было общее для любого националистического дискурса стремление к «эксплицитному (выраженному) принятию национальных символов и эксплицитная воля исключать, подавлять или фильтровать отрицательную информацию… и отдавать предпочтение сообщениям, утверждающим образ интегрированной политической общности»84.
Действительно, выстраивая этот «интегрированный образ», правящий режим активно манипулировал общественной памятью, историей и культурой для того, чтобы добиться максимально возможной интеграции разношерстного в этнокультурном отношении населения СССР.
Можно говорить, что в официальном идеологическом дискурсе конструировалась двухуровневая система общесоветской идентичности. С одной стороны, советская общность понималась как содружество самоопределившихся наций, народов-партнеров. При этом приходилось смиряться с наличием локального этнонационального самосознания и даже в определенной степени актуализировать его. В этом случае объединяющими становились такие термины, как «Советский Союз», «социалистическое отечество», «СССР». С другой стороны, эта общность преподносилась как согражданство (при всей условности применимости данного понятия по отношению к советскому обществу) трудящихся масс, не разделяемых по этническому признаку и объединенных своей социально-классовой близостью и идеологией. В данном контексте использовался термин «советский народ». Оба уровня функционировали параллельно, но до 1950-х годов приоритет отдавался первому уровню, а актуализация второго пришлась на 60–80-е годы прошлого столетия.
Особенностью советского идеологического дискурса стало то, что в отличие от классического национализма, конституирующего границы общности на основе этнокультурной идентичности или идеи политического согражданства, в Советском Союзе, где «класс был гораздо большим, чем абстрактная категория классового анализа», а «классовая принадлежность была глубоко нравственной проблемой»85, единая общность выстраивалась на основе социально-классовой идентичности с непременным подчеркиванием ее «интернационального» характера. В условиях мультикультурного и полиэтничного государства это был, пожалуй, единственно возможный и доступный для коммунистов способ консолидации населения. Тем не менее советская идентичность включала в себя и культурное измерение, которое призвано было придать ей большую эмоциональную значимость, но, впрочем, также определялось социалистической идеологией советского общества.
Примечания:
Статья написана при поддержке гранта РГНФ № 02-01-002633.
1 Четко С.В. Распад Советского Союза. М., 2000. С. 212.
2 Тишков В.А. Национальности и национализм в постсоветском пространстве. (Исторический аспект) // Этничность и власть в полиэтничном государстве. М., 1994. С. 16.
3 Рыбаков С.Е. Философия этноса. М., 2000. С. 312.
4 Четко С.В. Указ. соч. С. 207–208.
5 Глебов С.В., Семенов А.М. От редакции: Политика, империя и национализм в раннесоветский период. (Предисловие к публикации) // Ab Imperio. 2002. № 2. С. 343.
6 Есть ли у империи «память»?: Приглашение к дискуссии. (От редакции) // Ab Imperio. 2004. № 1. С. 11–12.
7 Титков В.А. Реквием по этносу: Исследования по социально-культурной антропологии. М., 2003. С. 523.
8 Мартин Т. Империя позитивного действия: Советский Союз как высшая форма империализма? // Ab Imperio. 2002. № 2. С. 6 г.
9 Сталин И.В. Марксизм и национально-колониальный вопрос. М., 1939. С. 211.
10 Мартин Т. Указ. соч. С. 62.
11 Синявский А. Д. Основы советской цивилизации. М., 200 г. с. 338–339.
12 Титков В.А. Реквием по этносу… С. 523.
13 Нарский И. В «империи» и в «нации» помнит человек: Память как социальный феномен // Ab Imperio. 2004. № г. С. 87.
14 Цыремпилон Д.Ц. Под знаменем сталинской дружбы народов // 25 лет Бурят-Монгольской АССР. Улан-Удэ, 1948. С. 42.
15 К истории Бурято-Монголии: Материалы дискуссии, состоявшейся в июне 1934 г. в Улан-Удэ / Под ред. А.В. Шестакова и А.И. Ломакина. М.; Л., 1935. С. Т2.
16 Хаптаев П. Спорные вопросы исторического процесса Бурято-Монголии //Там же. С. 33.
17 Кудрявцев Ф.А. К вопросу о периодизации истории Бурят-Монголии // Совещание по основным вопросам истории Бурят-Монголии при Институте истории Академии наук СССР. 27 октября 1952 года. Тезисы докладов. Улан-Удэ, 1952. С. 4.
18 Герасимова К.М. Московское совещание по основным вопросам истории БМАССР. Улан-Удэ, 1953 [= Отдельный оттиск из «Записок Бурят-Монгольского научно-исследовательского института культуры». Вып. XVII]. С. 106.
19 Хаптаев П. Спорные вопросы исторического процесса Бурято-Монголии… С. 52.
20 Там же. С. 32.
21 Дашидондобе О. [Выступление в прениях] // К истории Бурято-Монголии: Материалы дискуссии… С. 114.
22 Кудрявцев Ф.А. Указ. соч. С. 7–8.
23 Цыремпилон Д.Ц. Указ. соч. С. 43.
24 Залкинд Е.М. Нерушимая дружба бурят-монгольского и русского народов. Улан-Удэ, 1943. С. 7, 11.
25 Третий съезд Советов Бурят-Монгольской Автономной Социалистической Советской Республики (25 марта – 3 апреля 1927 г.). Верхнеудинск, 1927. С. I.
26 Залкинд Е.М. Указ. соч. С. 28.
27 Цыремпилон Д.Ц. Указ. соч. С. 47.
28 Залкинд Е.М. Указ. соч. С. 5.
29 Иванов С.М. Двадцать лет социалистической Бурят-Монголии // XX лет БМАССР. Улан-Удэ, 1943. С. 21.
30 Хахалов А.У. Бурят-Монголия в дни Отечественной войны // Там же. С. 23.
31 Цыремпилон Д.Ц. Указ. соч. С. 47.
32 Иванов С.М. Двадцать лет социалистической Бурят-Монголии… С. 7–8.
33 Хахалов А.У. Указ. соч. С. 23.
34 Кудрявцев А.В. К 25-летию Бурят-Монгольской АССР // 25 лет Бурят-Монгольской АССР. Улан-Удэ, 1948. С. 9.
35 Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс: Двусмысленные идентичности. М., 2003. С. 112.
36 Четко С.В. Указ. соч. С. 148.
37 Затеев В.И. Национальные отношения при социализме. Улан-Удэ, 1975. С. 173.
38 Тишков В.А. Реквием по этносу… С. 28.
39 Четко С.В. Указ. соч. С. 189.
40 Там же. С. 187.
41 Там же. С. 188.
42 Вишневский А.Г. Серп и рубль. М., 1998. С. 345.
43 Четко С.В. Указ. соч. С. 183–184.
44 Вишневский А.Г. Указ. соч. С. 344.
45 Третий съезд Советов Бурят-Монгольской Автономной Социалистической Советской Республики… С. 7.
46 Там же. С. 87.
47 Иванов С.М. Двадцать лет социалистической Бурят-Монголии… С. 21; Хахалов А.У. Указ. соч. С. 37, 40.
48 Иванов С.М. Государственное устройство БМАССР // 25 лет Бурят-Монгольской АССР. Улан-Удэ, 1948. С. 39.