— Сейчас или никогда, — сказала Энн.
— Да будет так. — Кло наклонила голову.
Ноэль упоминал о том, что он подумывал поехать в Новую Гвинею во время нашего рождественского телефонного разговора. Мне вдруг стало интересно, осуществил ли он поездку, но я сразу же забыла о нем, как только за ними захлопнулась дверь. Я осталась одна в темной комнате. Мне предстояло принять решение, которое могло привести к самому ужасному унижению в моей жизни. Я могла либо просто пойти к Шону в комнату и рассказать ему обо всем, либо лечь спать и позволить ему уйти.
Вдруг я отчетливо осознала, что у меня нет выбора. Я должна была сказать ему все, иначе бы сошла с ума. Единственное, что мне надо было сделать, это набраться смелости. Поэтому я умылась, почистила зубы, нанесла на губы бальзам и долго стояла, облокотившись на дверь. Я испугалась, что у меня сведет шею судорогой, и решила пошевелиться.
Я дошла до его двери и уже была на все готова, но поняла, что оттуда не доносится никаких звуков, поэтому постучала довольно — таки громко.
— Кто там? — спросил Шон.
Казалось, что он не спал. Я не рассчитывала, что он будет бодрствовать.
— Это Эмма, — выдавила я.
Дверь тотчас распахнулась.
— Привет, сказал он. И я в ответ произнесла привет. Я сказала ему, что хочу с ним поговорить. Шон впустил меня. Занавески на окнах не были задернуты, и сквозь стекло на нас смотрел полумесяц. Я заметила, что они доходили до пола. Окно представляло собой дверь во внутренний дворик, который выходил к пруду. Это выглядело на самом деле прекрасно. Я прошлась по комнате и открыла дверь во двор. Шон улыбнулся.
— Замечательная комната.
Я не могла поверить: в моем доме не было даже второй ванной комнаты. Он проследовал за мной во дворик. Я с удивлением уставилась на романтическое ложе, расположенное среди горшков с растениями.
— У меня даже нет второй ванной, — простонала я.
Он снова улыбнулся.
— А я уже показывал тебе мою? — спросил он, почти смеясь.
Тогда он проводил меня в свою личную ванную комнату, расположенную за предметом, который ничего не подозревающий турист назвал бы обычным шкафом. Комната оказалась роскошной, а сама ванна была круглой и благоухала ароматом „Коко Шанель“. Моя комната однозначно уступала его апартаментам. Пока я размышляла о том, что Энн вредная стерва, Шон ждал, что я объясню ему цель своего визита. Только после того, как я оправилась от унижения — ведь мне бесчестно предоставили комнату намного хуже апартаментов Шона, — я проследовала за ним. Он сел на кровать, я присела рядом с ним. О несправедливости я уже позабыла. Теперь необходимо было приступать к делу. Мое сердце забилось сильнее, и тело напряглось. Шон поинтересовался, все ли у меня хорошо, таинственно глядя на меня. Я убедила его в том, что у меня все замечательно, но мое истеричное внутреннее состояние, выдававшее меня, заставило его засомневаться. Через какое — то время он, казалось, начал беспокоиться, не утратила ли я окончательно здравый смысл. Это было не то лучшее начало, на которое я надеялась. Однако я упорно шла к своей цели. Это был тот самый момент, когда я собиралась признаться ему в любви. Я вздохнула и произнесла эти слова.
— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — сказала я.
„Черт, я хотела сказать, что люблю его“.
Я не придерживалась плана и попала в новую обстановку. Его настроение моментально изменилось, и он пристально посмотрел на меня.
— Почему? — Его голос прозвучал грубовато.
В тот момент я взмолилась, чтобы он не стал холоден со мной, и тогда я ответила ему настолько честно, насколько могла.
— Потому что я на самом деле буду скучать по тебе.
„Черт возьми, почему же я не могу просто сказать ему об этом?“
Я хотела отвернуться, но его взгляд перехватил мой. Его глаза были влажны, широко открыты и печальны. Мягкие губы находились всего в нескольких дюймах от моих. На нем ничего не было, кроме спортивных брюк, и хотя его глаза приковали мой взор, я чувствовала близость его груди. Боже, я чувствовала, что он моя слабость.
— Почему, Эмма? спросил он.
„Я тебя люблю“.
— Почему ты будешь скучать по мне? — с вызовом в голосе произнес он.
— Потому что… — Мой голос отказывался подчиняться мне.
— Так почему же? нетерпеливо интересовался он.
— Потому что я люблю тебя, — ответила я несколько резко. В конце концов я сказала это. Я с облегчением вздохнула.
— Ты меня любишь? Повторил он, не веря своим ушам.
Я кивнула в знак согласия.
Он улыбнулся.
— Ты? Любишь меня?
— Да, — подтвердила я.
— Не просто как друга? — засомневался он.
— Нет, не просто как друга, призналась я.
Он прижался ко мне ближе.
— Как долго?
Я честно ответила:
— Уже давно.
Шон снова улыбнулся.
— Я тоже тебя люблю, — произнес он с усмешкой.
А затем мы целовались, и… о боже… как он целовался. Мы прикоснулись друг к другу. Это было прекрасно, слишком прекрасно, чтобы выразить словами. Я не могу припомнить ни одной мысли, которая пришла мне в голову в тот момент. Я только помню невероятнейшее чувство блаженства, которое я когда — либо испытывала. Нам удалось освободиться от одежды с удивительной быстротой и ловкостью. Создавалось такое ощущение, что мы уже достаточно близко знали друг друга. Мы не ударялись головами, не было неловких прикосновений, и руки оказывались в нужном месте. Все происходило так, будто мы были созданы друг для друга.
Обнаженный, он лежал на мне.
— Ты уверена? — спросил он.
Я взглянула на него.
— Да, — смеясь, ответила я.
Я притянула его к себе, и он засмеялся, а потом мы целовались снова и снова…
После этого мы, разгоряченные, лежали в круглой ванне в невероятно прохладной ванной комнате Шона, наполненной ароматом „Коко Шанель“.
— О чем ты думаешь? — поинтересовался он, когда заметил мою улыбку.
— Что заставляло меня ждать так долго, — сказала я.
Шон засмеялся.
— Ты медленно соображаешь.
После его слов я снова улыбнулась, потому что он оказался прав. Я была медлительной, но на самом деле совершенных людей нет. Мы проболтали всю ночь о прошлом и о будущем, лежа в объятиях друг друга. Он сообщил мне, что не едет в Лондон, и я была настолько счастлива, что разрыдалась.
Следующим утром мы завтракали в постели. Ричард, Энн и Том встали пораньше специально для того, чтобы принести нам яичницу. Мы же лежали на простыне, крепко обнявшись, поспав лишь двадцать пять минут, и сильно удивились их появлению, осознавая, что почти раздеты, в то время как те загадочно улыбались и говорили что — то вроде „Молодцы!“ и „Мы подумали, что у вас разыгрался аппетит!“