Попробуем разобраться почему.
Проведем эксперимент: посадите перед собой свою бабушку, и, чтобы не дать ей возможность давать вам привычные советы, расскажите ей историю вашего дня. Расскажите, где вы были и что делали, познакомьте с подробностями и оценками ваших действий и с тем, кто и что вам сегодня рассказал.
Но перед этим дайте в руке вашей бабушке часы и предупредите, что вы должны уложить весь свой рассказ в десять минут. И как только истекает очередная минута, вы просите бабушку давать вам сигнал.
Итак, вы начинаете.
Оказывается, за десять минут у вас есть достаточно времени, чтобы описать все события дня. Вы детально описываете завтрак, толчею в метро и даже поездку к бабушке. То, что вы поехали к ней, под сильным нажимом родителей, вы корректно не упоминаете.
Времени у вас столько, что вы успеваете рассказать бабушке все и даже то, что вы заехали к приятелю, но этот осел ушел за пять минут до вашего прихода. А вам нужно было, наконец, забрать у него пару музыкальных дисков, которые он уже месяц держит у себя и не отдает.
Вы полностью заканчиваете рассказ, но у вас еще остается пара неиспользованных минут.
Далее, вы выводите вашу бабушку из радостной комы, в которую она впала, потрясенная вашим подробным рассказом, и радуете ее вновь.
Вы говорите, что уважаете ее почтенные года и провалы в памяти, и специально в честь вкусного клубничного пирога, который она приготовила к вашему визиту, вы готовы повторить рассказ, но уже в сокращенном виде, за две минуты.
Бабушка азартно хватается за часы и дает старт.
Зная, что у вас всего две минуты, а рассказать вы должны обо всех событиях дня, вы будете быстро говорить, вы будете сжаты и конкретны.
Некоторые события вы обозначите двумя словами: «Потом я забежал к приятелю, но его не было». Вы даже не назовете этого приятеля ослом, хотя он им является, и не упомянете, что он ушел, не дождавшись вас, уже в третий раз. То есть это правда, но у вас на эти детали нет времени.
Вы будете очень стараться, но когда ваша бабушка выкрикнет, что время закончилось, вы вряд ли успеете уложиться.
И дело не в мстительной бабушке, которая за ваши редкие визиты украла у вас целую минуту, а в том, что за две минуты тяжело описать весь день.
Но мы не будем осуждать бабушку, а обратим внимание на то, что оба раза вы рассказывали одну и ту же историю по-разному.
И разной у вас была не только скорость изложения, но и, что самое главное, плотность мысли.
В реальной жизни вы пользуетесь этим механизмом автоматически.
Моя жена за трехминутной чашкой кофе успевает рассказать своей подруге не только обо всех моих последних, выявленных ею недостатках, но и о том, что она снова ездила в Италию на озеро Комо. И там она вновь рассматривала дом Джорджа Клуни, но уже в мощный полевой армейский бинокль, который купила за двадцать долларов на распродаже имущества в близлежащем военном городке. Там, кстати, недорого продавались еще какие-то ракеты, но жена их не взяла, потому что они стоили по восемьдесят пять долларов за штуку. Они были большие и грязные, но тем не менее их оптом купили какие-то бородатые иностранцы в чалмах.
Все это моя жена укладывает в минуту, в оставшиеся две отвечает на уточняющие вопросы, и у нее с подругой еще остается время, собственно, на кофе.
Итак, в жизни вы всегда мгновенно ориентируетесь в обстоятельствах и излагаете все, что необходимо, с нужной плотностью, с учетом имеющегося времени.
Но вспомним важный тезис: эфир – это профессиональная реконструкция жизни, которую зритель не должен заметить.
Что вы хотите от интервью?
Всякий раз разное.
Если речь идет о маленьких форматах, то там, даже если вы новичок, вам понятно, что делать. Интервью одной темы – как маленькая заметка. Вам, как я надеюсь, не придет в голову, беседуя с боксером о его вчерашней победе, спросить, что он думает о клонировании овец. Вы благоразумны и помните, что челюсть у вас одна, а количество зубов строго ограничено.
Но как только вы получаете пространство эфира и свободную тему, то в вас вселяется дьявол. Помахивая рогами, которые, обычно у журналистов появятся несколько позже, дьявол говорит следующее:
– Парень, ты, наконец, договорился про интервью с этим высокомерным болваном, которого тем не менее многие по ошибке называют звездой. Вспомни, сколько мучений ты перенес, пока он дал согласие. Как тебе пришлось унижаться, чтобы твоя родственница, которая приходится ему свояченицей, нажала на него. Ты даже возил ее на речку, чтобы она подышала свежим воздухом. Вспомни, как она стояла на мостике и ворчала, что ты специально привез ее в плохую погоду, и как ты сдерживал себя, чтобы не столкнуть ее в воду. И вот твой звездный миг! Эта звезда дает тебе целый час разговора. Не будь дураком, потрать этот час как надо. Ты уж потроши его так, чтобы потом сделать из этого материала не одно, а двадцать одно интервью, пять сценариев для Голливуда и детский комикс. Помни, ты должен, наконец, стать богатым!..
И молодой журналист приходит к звезде, достает диктофон и блокнот и задает «главный ошибочный вопрос любого молодого журналиста».
О том, что этот вопрос нельзя задавать, написаны диссертации.
Лучшие преподаватели журналистики тратят семестры занятий, чтобы предостеречь студентов от задавания этого вопроса, подробно объясняя пагубность его смысла.
В научных журналах можно обнаружить статьи, что этот вопрос пагубно действует на экологию.
Молодого журналиста предупреждают, что, услышав этот вопрос, объект интервью начинает биться в истерике и выгоняет журналиста вон. Объект это делает потому, что начинает чувствовать себя героем моего любимого фильма Гарольда Рэмиса «День сурка» (Groundhog Day), потому что слышал этот вопрос от журналистов миллион раз.
Но дьявол побеждает! И молодой журналист с остекленевшими глазами задает тот самый «главный вопрос».
Он говорит: «ДАВАЙТЕ НАЧНЕМ С ВАШЕГО ДЕТСТВА».
Я написал эту фразу большими буквами, потому что надпись на надгробии профессионализму нужно писать курсивом.
Молодой журналист не понимает того нехорошего чувства, которые возникают в человеке, когда ему предлагают начать интервью с детства.
Его невозможно описать словами, а только ощутить.
Когда Моисей сообщил евреям, что будет их водить сорок лет по пустыне, то у них было такое же чувство.
Если молодая девушка, удобно расположившись в кресле, и одарив меня улыбкой, предлагает мне начать мое интервью с детства, то я тоже улыбнусь, но она никогда не узнает, что я о ней думаю.
И это правильно, а вдруг она, через двадцать лет, разочаровавшись в журналистике, будет назначать мне пенсию.
Но вам-то я все могу сказать.
Я могу вам сказать о ней печальную правду – она думает, что жизнь началась с нее!
Она почему-то не может себе представить, что о своем детстве я рассказывал уже пятьсот раз и нового детства у меня не появилось.
И меня уже тошнит от рассказа, как я вылил на себя манную кашу! Тем более что я ее не выливал и придумал эту деталь еще пятнадцать лет назад для какого-то интервью, «чтобы было весело».
Однажды великий джазовый вокалист Бобби Макферрин имел несчастье сочинить, спеть, снять клип и получить «Грэмми» за песню «Don`t Worry, By Happy». Песня вошла во все чарты, и теперь все знают эту песню, но не знают, что она для Макферрина побочная продукция. Этот великий мастер собирает тысячные залы, исполняя голосом классику, и поет за все инструменты один. А эту песню он считает откровенной попсой и очень ее не любит.
Но зрители, послушав в его исполнении Баха и Моцарта, всегда требуют, чтобы он в конце концерта спел именно эту песню, и даже пытаются под нее танцевать прямо в зале.
А он спел ее уже тысячу раз и больше не то, что петь, а и говорить о ней не хочет!
Но молодые журналисты, не прочитав об этом, продолжают хвалить его именно за эту песню и выспрашивать, как именно он ее сочинил и что при этом чувствовал.
Так и эта девушка, о которой я веду речь.
Я могу сказать, что она ничего обо мне не знает.
Она поверхностно пробежала глазом в Интернете десяток моих предыдущих интервью, выписала оттуда предыдущие вопросы, поняла, что я могу на них ответить, и теперь спрашивает меня о том же.
Она не чувствует меня, она не знает, что я люблю и каковы мои интересы.
Она забудет меня через минуту после того, как уйдет.
Я ей нужен не как человек, а как материал для ее заработка.
Но это, так сказать, о личном.
А теперь о профессиональном.
Она профнепригодна. Она не понимает, что с детства начинают только те, кто пишет мемуары. Либо я должен рассказать всю свою жизнь, как я ее чувствую либо как она хочет. А хочет она «какие-то смешные истории из вашей жизни, чтобы читателям было интересно».
Но разве это моя жизнь?
Она не понимает, что все, что она хочет спросить, читатели давно прочитали в других моих интервью. И что, увидев очередной рассказ о моих детских годах, мои друзья будут думать обо мне как о сумасшедшем.