— Так это же подвиг! — сообразил Хрущев.
— Именно так и нужно сообщить в Ставку. Дескать, юго-восточный фронт не только не собирается отступать, а еще повредил…
— Уничтожил!
— Ну это вряд ли. Повредил стратегически важное немецкое вооружение.
Аркадий от избытка чувств больно хлопнул меня по спине.
— Напишем, что уничтожил, — продолжал давить Хрущев. — Обе сверхтяжелые осадные гаубицы. Всех участников рейда надо срочно представить к орденам и медалям!
— Одна из групп погибла, — добавил Кирпонос
— Вторая же жива? Участников первой — посмертно. Я сейчас пошлю телеграмму Мерецкову, сообщу хорошую новость.
— Ну и жук этот Хрущев, — тихо шепнул мне на ухо Масюк. — Хочет себе всю славу заграбастать. Небось, еще напишет, что придумали и осуществили под его личным руководством.
— Пусть пишет что хочет, главное, пушкам кирдык.
Глава 20
После ухода Хрущева, Кирпонос и нам сообщил о вылазке против гаубиц — все-таки мы вроде как причастны к этому. Поблагодарил, конечно, за смекалку и всякое такое. Про награды речи не было, да я и понимал, что после Знамени ничего еще долго не светит, в сорок первом с наградами туго.
Кстати, Масюк проболтался, что мой орден не из загашника Кирпоноса возник. После представления от Поппеля запросили Москву, там что-то мурыжили, уточняли, тут Аркаша подробностей не знал, а потом спустили команду вместо Героя дать Знамя — какой уж Герой окруженцам. Но об этом мой товарищ порекомендовал помалкивать, а лучше забыть навеки. Так что всё Кирпонос при нашей встрече уже знал, просто сыграл сценку из спектакля «Щедрый начальник». Ну да я не в обиде. Всё лучше, чем ничего.
Домой я возвращался опять в потемках. Та же очередь у хлебного, те же женщины со своими причитаниями, вой сирен. Вот только под подъездом никого не было: ни любимой, ни соседа-алкаша.
Дверь оказалась не заперта. Надо Вере сказать, чтобы закрывалась, а то всякого дерьма сейчас повылезет из своих нор… Но сделать жене внушение не получилось. В прихожей, прямо у порога лежал Пират. Проклятая животина слишком быстро почуяла волю, так скоро и в постель полезет. Вот и сейчас, только хвостом дернул, подлец, ни на сантиметр не сдвинулся. Я перешагнул его и позвал жену:
. — Верочка! Ты где? Мужа встречать не собираешься?
Рыжая любовь вышла в прихожую, шмыгая носом. Вытерев щеку ладонью, она попыталась прошмыгнуть на кухню, но я схватил ее за руку.
— Отпусти, дай пройти, — каким-то глухим голосом сказала она. — Не хочу, чтобы ты меня такой видел.
— Что случилось? — начал допытываться я, разглядывая ее заплаканное лицо. — С тобой всё в порядке?
— В Москву отправляют, — не поднимая головы, ответила Вера. — К Бурденко.
— Когда? — мне от этой новости тоже стало не по себе. Вроде и обсуждали такую возможность, а вот случилось — и как мешком по голове. Настроение упало, конечно. С одной стороны — порадоваться надо за жену. Будет в столице, в безопасности. А с другой — расставаться не хочется совсем.
— Послезавтра утром, самолетом, — Вера обняла меня, прижалась. — Не хочу уезжать от тебя.
— Ехать надо, — сказал я. — Здесь очень скоро развернется ад. Мне спокойнее будет, если ты окажешься подальше отсюда.
— А ты? Про меня ты подумал? Мне каково без тебя?!
— Да как-нибудь выкручусь, не переживай, — попытался я ее успокоить. — Давай лучше поедим, я голодный, Пирата сожрать готов!
Вера начал собирать на стол, а я помыл руки и сел возле нее.
— А у тебя что? — спросила она, расставляя тарелки. — Где вы были? Я вчера ждала допоздна…
Черт! Хотел же оставить записку, да не успел.
— Ты же понимаешь, что я не могу тебе это рассказывать. Всё нормально было, скучная командировка, ничего интересного.
— Ты, Петя, как врать начинаешь, у тебя глаза краснеют, — сказала Вера и засмеялась, когда я невольно потянулся рукой к глазу, который внезапно захотелось потереть. — Ну как ребенок, честное слово! Я понимаю, что военная тайна. Переживала просто.
— А потом перестала? — улыбнулся я. Как же заразительно она смеялась, моя любимая!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— А утром я позвонила Марченко, ну помнишь, он нас сюда привел еще? И он сказал что вы вернулись и всё хорошо.
Я подумал, что не знаю про свою жену слишком многого. Марченко я помнил, вот только не знал, как с ним связаться. И уж точно не догадался бы искать кого-то из интендантской службы для того, чтобы узнать, где моя жена. Но спросить завтра у этого тылового жука, с какой радости он кому угодно по телефону разбалтывает о моем местонахождении, не говоря уже про комфронта, это я догадаюсь.
И куда теперь девать это ходячее хранилище блох?
* * *
Только легли, как на улице завыла воздушная тревога. Вскочили, пулей собрались и бегом в бомбоубежище, в подвал соседнего дома. Народу к моменту нашего прихода там набилось уже немало, так что пришлось пробираться через ноги, чемоданы, узлы с барахлом и один раз даже перешагнули через корзинку с кошкой. Это нам терять нечего: рассовал по карманам документы — и в путь, а люди тащат за собой всё, что успевают схватить. Пройдет совсем немного времени, и барахла будут таскать всё меньше, а пока тут натуральный цыганский табор.
Рядом с нами сидела большая еврейская компания. Все молчали, только одна женщина сбивчиво рассказывала своей соседке, как они добирались из Нежина, а теперь вот здесь, потому что Аврам Петрович уже неделю как в армии, а квартира свекрови на Льва Толстого стоит закрытая, пришлось идти ночевать к знакомым, сюда, на Героев Стратосферы. Девочка лет двенадцати, которую она держала за руку, не захотела слушать этот рассказ, скорее всего, не впервые, и сказала:
— Мама, разреши, я лучше стихи почитаю.
— Давай, Элиночка, мы послушаем, — ответила ей мама.
Девочка встала посередине маленького пятачка между телами и громко произнесла:
— Дорогие товарищи, сейчас я буду читать стихи нашего великого земляка, поэта и орденоносца Павла Тычины!
Вот Тычину этого я никогда не любил, совали его во все дыры, он неустанно и громогласно славил партию и колхозы, даже ходил шутливый стишок «Трактор в поле дыр-дыр-дыр, мы за мир, мы за мир!». Но девчонка читала и эти трескучие агитки типа «Партия ведет» очень красивым, звонким голосом, мы с Верой, впрочем, как и все окружающие, заслушались. Оказалось, что у орденоносца есть и про любовь, одно стихотворение про панну Инну очень мне понравилось.
— Прямо настоящая артистка! — восхищенно прошептала маме девочки соседка. — Вы ее, Фира Исаковна, обязательно отдайте на артистку учиться. И имя у нее какое красивое: Элина Быстрицкая!
Я посмотрел на девочку еще раз. Вот эта козявка — Аксинья из «Тихого Дона»? Ничего себе, сподобился увидеть!
— Обязательно иди в актрисы — горячо поддержал я соседку — Далеко пойдешь!
* * *
Деятельность комфронта с утра шла в режиме ускоренного фильма. Одно заседание сменялось другим, в кабинет входили и выходили командиры от майора (очень редко) до полковников и генералов (сосчитать невозможно), в приемной дожидалась целая очередь. Окна давно открыли настежь — табачный дым щипал глаза. Мы с Аркашей летали как наскипидаренные, я поймал себя на мысли, что уже часа два хочется отлить, но времени сходить в туалет нет, постоянно поступают новые и новые вводные.
Внезапно во всей этой кутерьме наступил перерыв. Масюк как раз умчался с очередным поручением, и я работал один в приемной. Дверь в кабинет командующего осталась открытой, чтобы клубы табачного дыма хоть немного вытянуло сквозняком. Кирпонос крикнул:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Есть там кто?
— Я, товарищ…, — отозвался я, но закончить мне генерал не дал.
— Чаю принеси, пожалуйста, Пётр Николаевич, в горле пересохло уже, — и добавил, когда я зазвенел посудой: — Себе налей, посидишь за компанию.
Комфронта пил молча, похоже, просто наслаждался тишиной и неожиданной минутой отдыха. Даже улыбнулся вдруг чему-то.