— Я не знал, — обиженно сказал он, — я никогда не ходил во дворцы.
— И хорошо, что не ходил. — Злость прошла, потерялась где-то, как и слезы. Ее локоть упирался ему в бок, Нофрет обняла его за талию, зацепившись большим пальцем за пояс, чтобы было удобнее. Раньше она никогда так не делала, но это показалось ей таким привычным и удобным, как будто уже много раз они ходили так по каменистой дороге в город Атона.
— Когда ты придешь в следующий раз, скажи стражникам, что личная служанка царицы ожидает тебя. Будь для них принцем. Заставь их слушаться и делать то, что ты велишь.
Иоханан некоторое время обдумывал ее слова. Обиженное выражение исчезло с его лица; на нем промелькнула улыбка.
— Это-то я сумею. Вроде как быть десятником на строительстве. Я был им в прошлом году и хорошо умею объяснять людям, что делать. Но обрабатываю камень, — добавил он немного грустно, — я не так хорошо. А вот отдавать приказы могу.
— Ага, предводитель, — с легкой насмешкой сказала Нофрет, снова остановилась и освободилась от его руки. — А теперь иди домой. Приходи повидать меня, когда сможешь, в свободный день. Мне всегда разрешат уйти. Моя госпожа понимает такие вещи.
— Я знаю. Я приду. И войду как принц, даже если надо мной будут смеяться.
Нофрет присмотрелась к нему в закатном свете. Он совсем непохож на египтянина: вьющиеся черные волосы, бородка, внушительный нос. Он станет еще выше ростом, и силы, накопленной за годы работы на строительстве гробниц, тоже будет немало.
— Тебя назовут чужеземцем, но никто не станет смеяться над тобой. У них хватит для этого здравого смысла. Ведь ты же выше любого из них и силен как бык.
Иоханан покраснел.
— И такой же неуклюжий, а это смешно, я знаю.
— Ну и дурак, — Нофрет подтолкнула его в сторону деревни. — Всего хорошего. Приходи ко мне. Обещай.
— Обещаю, — сказал он, хотя, кажется, все же боялся, что над ним будут смеяться.
22
Среди роскошной и пустой придворной жизни Ахетатона царь существовал словно душа, оторвавшаяся от тела. Он выглядел не более безумным, чем прежде, и так же мало интересовался царскими обязанностями, но, по мнению Нофрет, совсем отрешился от всего, что окружало его.
Когда пришла новая болезнь, говорили, что это проклятие Амона. Она разразилась только во дворце и поразила лишь самых царственных: убила Кийю, которая так и не оправилась после рождения дочери, схватила и пожрала Меритатон-младшую, хрупкое бледное дитя, сгоревшее, словно ночной факел при свете дня. Болезнь забрала и дочь Кийи, которая казалась самым крепким ребенком из всех детей царя, забрала и оставила безжизненное тело — царь смотрел на него так, будто никогда прежде не видел мертвых.
Она чуть не унесла и Анхесенпаатон. Сначала царица переносила беременность плохо, но скоро это прошло, и она настроилась долго и спокойно ожидать рождения ребенка. Ожидание кончилось слишком скоро, и в горячке болезни она произвела дитя на свет. Ребенок был недоношенным и очень маленьким, но, казалось, настроен жить несмотря ни на что.
Еще одна дочь… Нофрет не стала заниматься девочкой, предоставив кому-нибудь другому взять ее, обмыть и сделать все необходимое. Ребенок принадлежал только Анхесенпаатон. Она выдержала холодный взгляд акушерки и еще более холодный — личного царского врача, который пришел только тогда, когда женщины уже обошлись без его помощи, и обняла свою госпожу. Царица вырывалась, хотя кожа ее напоминала папирус, растянутый над горящей жаровней.
Пришли жрецы, пели гимны и совершали магические обряды. Суетился царский врач с целой свитой помощников. Сам царь пришел, поглядел и удалился.
Нофрет была рада, что он не остался. Анхесенпаатон не узнавала никого, незачем было узнавать и его. Ее душа блуждала где-то далеко, в стране детства или среди мертвых. Она говорила с сестрами и с матерью, смеялась и лепетала, как маленький ребенок, но все время цеплялась за Нофрет, начиная беспокоиться, как только та пыталась отойти.
Нофрет предпочитала думать, что, хотя Анхесенпаатон называла ее всеми именами от матери до Сотепенры, где-то в глубине сознания, несмотря на жар, она знала, что говорит с Нофрет. Так было проще, чем смириться с мыслью о том, что о тебе помнят лишь как о теле, за которое можно уцепиться.
Ночь была длинна, а следующий день еще длиннее. Нофрет слышала рыдания и по соседству, и где-то в отдалении. Кто-то еще умер. Она не стала спрашивать, кто. Анхесенпаатон была еще жива. Царица лежала на своей постели, маленькая, как ребенок, и даже то небольшое количество плоти, какое у нее было, казалось, растаяло, чуть ли не обнажив кости. Она хрипела, вдыхая воздух, и кашляла, выдыхая.
Жрецы и врачи перестали пытаться отделить Нофрет от ее хозяйки. Для нее освободили место, круг тишины, где голова Анхесенпаатон лежала на коленях Нофрет. Вокруг лежали амулеты, скверно пахнущие магическими и лечебными снадобьями. Самым простым из них был навоз.
Нофрет закашлялась от вони. Один из жрецов бросил на нее недовольный взгляд.
В ней что-то словно сорвалось.
— Вон, — сказала она, стараясь говорить спокойно, — все вон.
Конечно, на нее не обратили внимания. Врач, звеня стеклом и металлом, зажег в чаше что-то мерзкое: еще навоз, а вместе с ним — волосы какого-то существа, при жизни не отличавшегося чистоплотностью.
Нофрет очень бережно сняла с колен голову хозяйки. Царица была в глубоком забытьи. Нофрет осторожно разжала тонкие пальцы, впившиеся в ее запястье. От них остались красные полосы, но она не стала думать об этом.
Возле постели стояло опахало из перьев, оказавшееся очень удобной метлой. Нофрет вымела их всех прочь, жрецов и врачей, служанок и дам, просто зевак — всех прочь. Она захлопнула дверь за последним из них, заложила на засов и стояла, тяжело дыша, чувствуя, как опахало валится из рук.
— Ох, о боги! — воскликнула она немного погодя, выронила опахало и, оставив его валяться на полу, бросилась к своей госпоже.
Анхесенпаатон еще жила и дышала. Кровотечение у нее не было сильнее, чем обычно у женщин сразу после родов. Она была без сознания, но, когда Нофрет обняла ее, потянулась к ней, словно ребенок к матери.
«Горячая, — подумала Нофрет. — Такая горячая». Она подняла свою госпожу, обнаружив, что та совсем легонькая, только кожа да хрупкие кости. Ступая так плавно, как только могла, она отнесла Анхесенпаатон в зал с колоннами, где находилась ванна для царицы.
Там никого не было, но лампы горели постоянно, и в бассейне всегда была чистая вода. Нофрет сошла в воду вместе со своей царевной и села на краю в свете ламп.