собирался разорить город, но первосвященник встретил его у городских стен и сумел так очаровать, что великий воин решил пощадить Иерусалим. На медальоне изображен Александр в короне, склонивший колени перед фигурой в тоге и папской митре. Композиция аналогична композиции витража, который был заказан для Ватикана в 1507 году, но на нем изображен Людовик XII, преклонивший колени перед Юлием. И витраж, и бронзовый медальон однозначно и красноречиво провозглашают, что короли и иные временные властители обязаны подчиняться воле религиозных лидеров, например пап.
Соответственно, Микеланджело прославлял пап из рода Ровере, не только украшая часовню листьями дуба и желудями, но и подпитывая образами на этих медальонах представление, что всех врагов Церкви необходимо поставить на колени. Однако, поскольку сам Микеланджело, как известно, осуждал воинственность папы-воина, пропагандой военной кампании Юлия он занимался с явной неохотой. Да, паломники, стекавшиеся в часовню, безусловно, были знакомы с иллюстрациями к Книгам Маккавейским, однако рассмотреть снизу крошечные медальоны могли только самые зоркие из них. Малый размер медальонов плюс тот факт, что вокруг них располагались сотни более крупных и бросающихся в глаза фигур, явно приглушал их политическую значимость. Зато Рафаэль, работавший по соседству, в Ватикане, запросто придавал подобным сценам воистину грандиозный размах.
Если даже в момент начала работы над фреской отношение Микеланджело к воинственной деятельности папы было как минимум неоднозначным, то летом 1510 года – когда публике была явлена первая половина работы – оно явно стало еще более отрицательным.
Юлия не смущали ни грозная репутация Альфонсо д’Эсте, ни присутствие на итальянской земле огромной французской армии; он готовился к битве. Венецианскому посланнику он с уверенностью сообщил, что «воля Господа» состоит как раз в том, чтобы «одолеть герцога Феррарского и освободить Италию от французского гнета»[326]. Сама мысль о присутствии французов на итальянской земле лишала его, по собственным словам, аппетита и сна – дело решительно необычное, поскольку Юлий был любителем поесть и поспать. «Прошлой ночью, – жаловался он посланнику, – я встал и долго ходил по комнате, будучи не в силах отдыхать»[327].
Юлий, безусловно, был убежден в божественной сути своей миссии, однако сознавал, что одолеть Альфонсо и изгнать французов без земной помощи ему не удастся. Именно из этих соображений он воспользовался своим союзом со Швейцарской федерацией, чтобы сформировать элитное воинское подразделение, швейцарскую гвардию, членам которой, в частности, была выдана собственная форма: черные береты, церемониальные шпаги и красно-зеленые полосатые кафтаны. Юлий верил в швейцарских солдат, самую грозную пехоту Европы, почти как в Божью благодать. По ходу предшествовавшего столетия швейцарцы произвели революцию в использовании пики – теперь длина ее равнялась почти пяти метрам, – а по дисциплинированности и воинской выучке батальоны их не имели себе равных. Швейцарцы почти не носили доспехов, предпочитая скорость и мобильность, действовали в сомкнутом строю и всей массой наваливались на врага – тактика, которая до того момента оказывалась фактически безотказной. Для похода на Перуджу и Болонью в 1506 году Юлий нанял несколько тысяч швейцарцев. В деле они участвовали мало – разве что трубили в рога, когда папа плыл по озеру Тразимено, однако успех той экспедиции, похоже, утвердил его в слепой вере в их могущество.
Кампания против Феррары началась в июле 1510 года, хотя швейцарцы еще даже не перевалили через Альпы. Середина лета была отнюдь не лучшим временем для развязывания войны. Долгие переходы по изнуряющей жаре были тягостны – доспехи весили больше двадцати килограммов, а вентиляции в них не было почти или даже вовсе. Хуже того, именно летом свирепствовали чума, малярия и сыпной тиф, которые, как правило, уносили больше жизней, чем вражеские пули. Феррару, помимо прочего, окружали малярийные болота. Словом, биться с Альфонсо д’Эсте на его территории было опасно по многим причинам, не только из-за знаменитых пушкарей герцога.
Началась кампания весьма успешно – папские войска под водительством Франческо Марии вторглись на земли Альфонсо к востоку от Болоньи. Напуганный оборотом дела, герцог уже через несколько недель предложил сдать все свои земли в Романье – с условием, что Юлий не станет предпринимать попыток покорить саму Феррару. Он даже пообещал папе оплатить все его военные расходы. Однако Юлий, почуявший запах крови, был не в настроении вести переговоры: посланцу Альфонсо приказали покинуть Рим, иначе его бросят в Тибр.
Этим бессчастным эмиссаром был не кто иной, как Лудовико Ариосто: весной и летом того года он пять раз преодолел трехсоткилометровое расстояние между Феррарой и Римом. Одновременно он пытался писать свой шедевр «Неистовый Роланд» – поэму длиной в 300 тысяч слов про рыцарей и рыцарственность при дворе Карла Великого[328]. Ариосто, со своими волнистыми темными волосами, вдумчивым взглядом, густой бородой и крупным носом, на вид был истинным поэтом. Помимо этого, он имел и многие воинские заслуги, однако в конфликт с папой решил не вступать и поспешил назад в Феррару.
Впереди Альфонсо ждали еще более тяжелые времена: 9 августа он был отлучен от церкви как восставший против нее мятежник. Всего неделю спустя, в явной надежде повторить свой успех в Перудже и Болонье, папа решил лично вступить в битву. Как и в 1506 году, все кардиналы, помимо разве что совсем дряхлых, были призваны в армию и получили приказ собраться в Витербо, в девяноста километрах к северу от Рима. Сам же Юлий тем временем для начала отправился в Остию – как всегда, под водительством Святых Даров – осмотреть свой военно-морской флот. Оттуда он на венецианской галере отплыл в Чивитавеккью, а дальше тронулся посуху в Болонью, куда прибыл три недели спустя, 22 сентября.
Лудовико Ариосто на гравюре XVIII века
От жары экспедиция не страдала – погода преподнесла другие сюрпризы. Париде де Грасси жаловался: «Дождь неотступно следует за нами по пятам»[329]. Он же сетует на то, что, пока они тащились по грязи под дождем, жители городов, через которые они проходили, – Анконы, Римини, Форли – «встречали нас насмешками, а не приветствовали папу, как следовало бы»[330]. Далеко не все кардиналы подчинились приказу: многие французские прелаты сохранили верность Людовику и отправились во вражеский лагерь в Милане. Но как минимум торжественный въезд в Болонью, сопровождавшийся привычной помпой, прозвучал отзвуком триумфальной процессии 1506 года. Болонцы с таким энтузиазмом приветствовали Юлия, что возникло ощущение: папа-воитель обязательно повторит прошлый успех.
Глава 21. Болонья возвращенная
Что касается Микеланджело, для него решение папы лично вести в бой войска оказалось чрезвычайно несвоевременным. Отъезд Юлия из Рима означал, что, во-первых, показать половину свода не удастся, а что еще хуже – обещанная выплата 1000 дукатов (именно столько Микеланджело причиталось за первую половину) откладывается. Папа не платил Микеланджело уже целый год,