смотри, я тебе говорю еблан!
Все, кто шёл впереди, обернулись на этот крик – тебе, урод!
На меня смотрел тот самый татарин, который так удачно срубил меня с ног в мою бытность в приёмнике, тот самый, с которым я хотел поквитаться.
– Видишь его?
– Ну, я его знаю, я думал он дембельнулся уже.
– Не, он в автороте порезал троих, сидит, ждёт отправки на зону, или на дизель, я хуй его знает. Ну вот, Панк от нечего делать подучил его, приходит дежурный по части, открывает камеру, этот урод представляется – рядовой Урюк…
– Чего, в натуре Урюк?
– Не тормози, я просто фамилию не помню, какой – то там …уллин, Закидуллин, или Заглотнуллин, по херу короче! Так вот, дежурный спрашивает – за что арестован? Этот урод говорит – «за кровавый рэзня!».
– Дежурный говорит – кто тебя научил?
– «Мэня никто нэ учил! Я сам всэх порэззал!» – бгхаа – хаа! Прикинь! Но при этом борзый сука! В прошлую смену просится в сортир, я говорю – сорок пять секунд у тебя! Он не торопясь идёт к туалету, сморкается, расстёгивает штаны, короче, пока он на корточки присел, время вышло. Я говорю – иди в камеру, время вышло.
– А он?
– Послал меня.
– Ну?
– Ну? Урюк! Иди сюда!
Татарин недовольно разворачивается и неторопливо идёт к нам.
– Бегом!
Он подбегает к нам быстрой рысцой – рядовой За…
– Заткнись! Во, видел?
Бубер показывает на рот татарина, сначала я не понимаю, что он имеет в виду – улыбнись, сука!
Татарин растягивает рот в кривой ухмылке, и я вижу, что уголки рта у него надорваны, а на щеках кровоподтёки, делающие его лицо похожим на клоунскую маску.
– Съебал отсюда, бегом! Я ему пальцы в рот засунул, и растянул шлем – маску, как на противогазе, потом вытащил обойму, загнал ему в пасть, тут – то из него гавно и попёрло…
– В смысле?
– Обосрался. А вчера ночью пацаны будят его часа в три – вставай! Он такой – куда? Как куда? На расстрел! Вывели его во дворик, Болт зачитал приговор – именем российской федерации, рядовой Урюк приговаривается к расстрелу, за убийство…он стоит улыбается, Болт командует – целься! Огонь!
– И чё?
– Бабахнули так, что галки на заборе обосрались!
– Боевыми?
– Бля, ты чего – то быстро отупел, всего сутки на губе, а тормозишь так, будто полгода сидишь, конечно, холостыми, грохоту от них, мама моя родная! Урюк падает на землю, а Кусаров – из второго взвода пряник, знаешь его? Нет? Не важно, короче Кусаров подходит и контрольный в спину делает, патрон хоть и холостой, а по спине ебашит нормально, укатайка! Все ржали как подорванные…
– А чё татарин?
– Тёпленького по ноге пустил, ходит теперь в обоссанных и обосранных штанах, тебе повезло, что тебя не с ним в камеру посадили, там вонищща как на параше. Стой! Пришли!
– Где это мы?
– Кладбище. Кто – то из офицеров ласты склеил, будете могилу копать.
28.
Днём, в камере было абсолютно нечем заняться, поэтому все сидельцы были рады любой работе, деды, черпаки – все, кому было «не положено» работать в обычных условиях, здесь готовы были выполнять самую грязную работу. Нас гоняли мыть огромные (метра три в диаметре) бочки из – под квашеной капусты, в то самое время, как я тёр её боковину грязной тряпкой, и мутные потоки стекали вниз, повар – сержант невозмутимо набирал капусту из бочки для того, чтобы выложить её на ужин. Мы убирали здоровенные кучи свиного дерьма на подсобке, красили бордюры, разгружали тяжеленные, скользкие свиные туши, убирали территорию военного городка, засранную её обитателями. Пленные азиаты перед каждым отбоем орали высокими голосами – губари, отбой! Скорей бы утро, и снова в пахоту!
Выходя из камеры на работу, я увидел пухлощёкого младшего сержанта, оживлённо махающего руками перед носом у азиатов – дезертиров. Поняв, что толку от разговора с ними не будет, он резко развернулся и направился ко мне – здорово!
– Привет.
– Меня Петей зовут, а ты…?
– Мохандас Карамчанд. Можно коротко – Великая душа.
–?! Прикалываешься надо мной? Слушай, тебе очки нужны?
– Какие очки?
– Фирменные, трэшерские, Джеймс Хэтфилд в таких выступал в Тушино, зелёный колор…
– Не пизди Петюня, я был на том концерте, не было у него очков…
– Во бля, наконец – то попался специалист! А то всё лохи какие – то! Эти два ишака из кишлака, я полчаса убил на них – спрашиваю: молитвенные коврики нужны, вы же мусульмане, намаз надо делать? У них во рту комки говна какого – то, бубнит что – то, ничего непонятно, чего – то такое, короче к херам меня послал.
– Может быть «харам»?
– Может и «харам», а я услышал «к херам», раз так, то я время на них тратить не буду, ну чего – полтинничек, не дорого для тебя?
– В смысле?
– За очёчки, родные, с автографом Хэтфилда!
– Зачем они мне? По губе рассекать?
– Понял, другое предложение, эксклюзивно для тебя, я вижу, ты разбираешься в теме, редчайший артефакт! Косуха, в которой умер Клифф Бёртон! Та самая, в которой он был одет в день, когда автобус Металлики перевернулся. Пятна крови, блевотина – всё аутентичное! Берёшь? Только для тебя, и только сегодня, отдам даром – всего две, две! Две тысячи рублей! Я понимаю твой восторг, тебе нужно время, чтобы осознать своё счастье, но жадный блеск твоих глаз говорит мне, что ты согласен! Только потому, что ты мне чрезвычайно симпатичен, готов дать тебе рассрочку – тысячу сегодня, остальные в течение недели, позже не могу, мне надо уезжать…
– Я тебя первый раз вижу, но ты мне уже нравишься, значит уезжаешь, да?
– Да. Через неделю.
– В отпуск?
– Да нет, насовсем.
– Прямо отсюда уезжаешь? На личном лимузине?
– Издеваешься? Я понимаю, ты мне не доверяешь…
– Конечно, доверяю, полностью! Сначала ты пытался втюхать мне очки кота Базилио, выдавая их за очки Хэтфилда, теперь обблёванную косуху какого – то бомжа выдаёшь за куртку Бёртона – ты редкий…талант Петюня!
– Ладно, согласен, развод был дешёвый, я ж не знал, что ты специалист. Так и быть, хранил для себя, но раз такая ситуёвина…медиатор от гитары Кирка Хэммета, с отпечатком его зубов! С Тушинского концерта, стопроцентный эксклюзив!
– Петя, остановись, хватит. Ты меня просто ошеломил своим напором, и если бы не отсутствие денег, я бы купил у тебя всё, не потому, что оно мне нужно, а в благодарность за твой талант продавца. Денег у