Л. АННИНСКИЙ:
«Винегрет» действительно отменный. Можно и не такое приготовить, если усматривать в стихах «предельно ясные ситуации». Боюсь только, что поэзия тут ни при чем.
Вам нравится Анатолий Передреев — новое, свежее дарование в нашей поэзии. Хорошо. Вот его стихотворение «Работа» (я сразу выделяю ритмообразующие строки, чтобы легче было анализировать):
И день и ночьГрохочут поезда.И день и ночьХрустят у рельс суставы.И день и ночьЗеленая звездаПритягивает грузные составы.И день и ночьКолес железный шквалНесет экспрессы по земным широтам…На просмоленныхЧерных спинах шпалДрожат, не просыхая, капли пота!
С точки зрения составителя «акта о поведении» это очень простые стихи: слава труду! Но вдумайтесь в их поэтическую тему. Уловите монотонность дня и ночи, уловите этот тяжкий машинный ритм, от которого «хрустят суставы», ощутите, как, протестуя против отвлеченно механического ритма, поднимается в стихе живое человеческое чувство: дрожащие капли пота безмерно дороже этих чугунно пробегающих колес! Вот какое богатство и какой драматизм раскрываются в талантливых стихах, если не загонять их в рубрики! Я мог бы и у Передреева найти кое-что о «смысле жизни». Но я намеренно беру стихи, казалось бы, далекие от «поиска», а выходит, что и в них все то же самое: борение человека с безглазым роботом и стремление найти себя, свою цельную натуру в сложном, железном ритме времени. Талант не может пройти мимо этого: поиск Передреева неизбежно смыкается с поисками аксеновских героев, воюющих против отвлеченных фраз; только ищет поэт, так сказать, с другого конца.
Л. КРЯЧКО:
Да поймите же вы наконец, что я не против поиска! Важно, что и как ищут, так как сам по себе поиск — такая же формальная предпосылка таланта, как внимание в рассуждении.
Л.АННИНСКИЙ:
Поиск не формальная предпосылка, а существенная черта таланта, хотя это и не однозначные понятия. Кстати, об «однозначности». Я отвечаю на ваш «5-й пункт». Талантлив, пишете вы, тот, кто умеет «еще и» смотреть в завтра (ох, эти спасительные механические «еще и», «наряду», «в то же время»!). Вот вам стихи, сплошь, так сказать, устремленные в завтра: «Будет стройка сквозная, будет радость труда. И дорога та — знаем! — не свернет никуда. Приведет она к цели, к завершенью атак. Так у нас и на деле, и положено так!» Каково? Не согласитесь ли вы, что это «жизнеутверждающее» стихотворение, так сказать, бездарно?
Л. КРЯЧКО:
Оно не имеет ни малейшего отношения к поэзии.
Л. АННИНСКИЙ:
Но по мысли, по идее своей эти оптимистические строки кажутся вам верными?
Л. КРЯЧКО:
В том-то и дело, что любая самая верная мысль, высказанная в искусстве без подлинной художнической страсти, не только обесценивается — она обессмысливается. Эстетически слабая форма убивает содержание.
Л. АННИНСКИЙ:
В своей статье «Наблюдатель или участник?» вы критиковали стихи Б. Ахмадулиной о ларьке с газированной водой за скудость содержания. Хочу спросить: вы считаете это стихотворение талантливым? И если да, то почему? Из-за формальной отделки?
Л. КРЯЧКО:
Именно поэтическая одаренность Б. Ахмадулиной и заставила меня обратиться к ее стихам. Поэтесса обладает большой впечатлительностью, тонким эстетическим чутьем и чувством изящного, а главное, умением пронзительно, взволнованно передать свои впечатления.
Л. АННИНСКИЙ:
Насколько я смог понять вас, талант вы приравниваете и к мастерству, и к способности, и к оптимизму, и к художнической страсти… Применительно, скажем, к Р. Рождественскому талант («еще и провидец») оказывается у вас категорией сугубо содержательной. Когда вы разбираете Б. Ахмадулину, талант оказывается категорией формальной: впечатление «передано» умело, но вот идея скудна (незабвенный К. И. Самгин испытывал в этом случае раздвоение личности: он вслух ругал Брюсова за антисоциальность, втайне любуясь его мастерством). И, наконец, по прочтении опуса, которому мы с вами дружно отказали в талантливости, вы утверждаете, что бездарная, слабая форма обессмысливает, обесценивает убивает в принципе самую верную мысль.
Л.КРЯЧКО:
Я показала разные грани этого емкого понятия — талант. Критерий «провидец» определяет масштаб таланта.
Л. АННИНСКИЙ:
Бывает, что от понятия остаются одни «грани». Неспроста именно понятие «талант» у вас неопределенно, расплывчато, беспризорно, неспроста именно этого пасынка вы пристраиваете то туда, то сюда. Дело в том, мне кажется, что логика вашего понимания искусства могла бы вполне обойтись и без категории таланта. Существуют, по этой логике, объективные идеи (верные и неверные), затем к этим идеям подходит художник и (далее я цитирую вашу статью из № 1 «Октября») «облекает» идею «в форму», используя «средства, рассчитанные» на ту или иную аудиторию, и «там, где есть полное слияние (то есть соответствие. — Л. А.) идеи и формы, там мастерство. Где возникает разлад между ними, там неумелость или бездарность». Человек, творец, открытие — все это тут необязательно: тут достаточно умелости мастера, опытности ремесленника или, что еще лучше, точно составленной программы в «мозгу» кибернетической машины.
Л. КРЯЧКО:
Вот уже и очередным «сатаной» — кибернетикой нас пугают! А помните, как решал Маяковский эти проблемы: поэт «поп или мастер?» Посмотрите-ка черновики Пушкина, например, «Медного всадника» — вот где «адовый» черновой труд!
Л. АННИНСКИЙ:
Мастером можно стать. Творцом надо быть. Перемарывать черновики может и графоман. Боюсь подумать, что для вас различие между Пушкиным и рядовым графоманом чисто количественное. Недаром вы писали в № 1 «Октября» (1962 год), что в ремесленничестве самовыражения личности «ничуть не меньше, чем в творчестве». Такая фантастика возможна лишь там, где заранее данную идею «облекают» в форму.
Л. КРЯЧКО:
Вы смешиваете несовместимое и ломитесь с этой ношею в открытую дверь! Общеизвестна истина, что творчество — это 99 % потения и 1 % «божественного озарения», но без этого одного процента таланта вхолостую работают остальное девяносто девять. Никто не собирается отождествлять творца с ремесленником, напротив! И о «самовыражении» в ремесленничестве я писала в философском аспекте роли субъективного в любой психической деятельности. Представьте, любая деятельность человека— самовыражение, даже писание на заборах. Но характер этого самовыражения целиком зависит от свойств личности. В искусстве форма — сам процесс художественного мышления, видения мира, поэтому-то форма и влияет на содержание. Лейтмотив ваших реплик подразумевает у меня в руках некий «плотницкий аршин», которым произведения искусства меряются, как дрова. Аршин несочетаем с искусством. Есть понимание могущества воспитательного влияния на человека эстетического (опосредованного) воздействия искусства. И это понимание обязывает нас к взыскательности.
Л. АННИНСКИЙ:
Вот-вот, ваши «философские аспекты» я и исследую. Как ни меняете вы формулировки, аспекты эти остаются. «Форма влияет на содержание», — пишете вы теперь, словно «содержание», «идеи» существуют где-то помимо формы и ждут, когда на них форма «повлияет».
Но, по-моему, не существует объективно никаких «вообще правильных» и «вообще неправильных» идей иначе, как в «субъекте» человеческих натур, иначе, как в живой деятельности людей. В жизни верность отвлеченной идеи проверяется практическим (часто отдаленным во времени) результатом. В искусстве она проверяется «немедленно» и непосредственно: тем, как исповедует идею личность, какой оказывается идея в момент ее реализации в человеке, в цельной, живой натуре. Здесь искусство дает то, чего не даст никакая рассудочная идея, — правду через характер, через личность, через человека. Талант — это и есть неспособность художника изменить своей личности. Без таланта идея в искусстве не просто обесценивается — она обесчеловечивается, оборачивается против самой себя, а главное — против людей, именем которых она при этом может клясться.
Я не берусь определять наличие таланта механически: по новизне идей или по блеску рифм. «Идеи», по которым был угадан талант Кольцова, стали стилизацией у Клюева. Рифмы, свежие у Евтушенко, стали расхожей монетой у некоторых теперешних молодых поэтов. Для того, чтобы узнать талантливое стихотворение, надобен как раз не арсенал застывших признаков, а живой вкус, чувство времени, личность читателя. Я читаю и говорю: это талантливо. Значит, это правда. Значит, этому-то и нужно давать идейное истолкование.