Принципиальное отличие между поколением Писарева и нашим заключается в том, что в нашу эпоху человечество впервые в истории обладает могущественным объективным научным методом познания мира — марксистским диалектическим методом.
Л. АННИНСКИЙ:
Я не сомневаюсь, что мы с вами стоим на одних, марксистских, позициях.
Л. КРЯЧКО:
Судьба неслыханно щедра к нам: мы можем приобщаться к великой сокровищнице мысли — марксизму, — которая позволит каждому из нас, «встав на плечи гигантов», посмотреть на мир глазами хозяина. Но ваш юный «герой» капризничает, упирается, он лепечет о каком-то своем недоверии, скепсисе, смятении. Вновь «мучительные поиски своего предназначения» — и это после всего героического пути жертв и побед! Вы всерьез, даже сочувственно, пишете о смятении, вызванном в умах некоторых молодых ниспровержением «культа Сталина». «Так что же, для тебя Сталин был олицетворением коммунизма?» (наподобие религии), — хочется спросить у такого «растерянного» сиротки.
Л. АННИНСКИЙ:
А для вас — не был?
Л. КРЯЧКО:
Из вашего вопроса видно, что вы не отличаете убежденность от фанатизма.
Л. АННИНСКИЙ:
Из вашего ответа видно, что и вы не всегда выходите на «спор в открытую».
Л. КРЯЧКО:
Освобождайтесь же от подозрительности! Ведь даже в самом пристрастии, с которым вы добиваетесь у меня признания в былом доверии к Сталину, нечто от «культовых» пережитков. Фанатик верит вопреки фактам (он глух к голосу фактов), и для него потеря идола — крах. Убежденность же всегда основана на научном, диалектическом понимании действительности. Слабые, несамостоятельные, идейно беспомощные умы, к сожалению, до сих пор тянутся к слепой, бездумной вере. Но разве путь к коммунизму не включает в себя также и освобождение человеческого ума от всех всяческих форм рабства, не ведет борьбу за пробуждение творческой инициативы каждого? А ведь ищущий, скептически настроенный, «высокоинтеллектуальный» герой защищаемой вами литературы более всего кичится своим умением «самостоятельно мыслить» — как это совместить с его истерической тоской по фетишу? И, между прочим, анархистские метания, отсутствие твердых убеждений, скепсис и нигилизм, как правило, сочетаются с исступленными поисками новых «божков» или туманных идеалов, что почти всегда одно и то же. Обратной стороной (крайности сходятся) тоски по утерянным божкам могут явиться панический нигилизм, скепсис, недоверие к любому «высокому» слову. Такой автор предпочитает вовсе не касаться «высокой» темы, лишь бы только не произносить этих слов. В вашей статье в журнале «Урал» я почему-то не нашла ответа на вопрос, отчего Георгий Владимов в повести «Большая руда» совершенно не показал коммунистов. Их, что, там совсем не было, или они вели себя так незаметно (а это разве не тема!), или, быть может, автор просто «стеснялся» этого слова?
Л. АННИНСКИЙ:
Честно говоря, мне не пришло в голову анализировать «Большую руду» Г. Владимова таким способом.
Л. КРЯЧКО:
На мой взгляд, ваши юные «правдоискатели» довольно сильно напоминают ту самую писаревскую вдовицу, которая очень хорошо знает, чего ей не надо, и совсем не знает, чего ей хочется. Отступление от научного метода познания и преобразования действительности снова в хаос «исканий» и истерик — это ли не отступление в лоно мещанских хлопот о «свободе» личности, которой глубоко чужды дисциплина и чувство ответственности, для которой «утверждать» свою хилую индивидуальность гораздо заманчивее, чем строить жизнь!
2. Вы полагаете, что решающим в обрисованном вами процессе формирования самосознания литературной молодежи был не только XX съезд партии, но и все последующие события. Надо сказать, что этот пункт ваших рассуждений довольно туманен. Что вы имеете в виду: освоение целины, строительство сибирских гидростанций, полеты в космос, решения правительства о коренном переломе в сельском хозяйстве или развернутую партией широкую борьбу с «приписчиками», взяточниками, демагогами, бюрократами, всякого рода «равнодушными»? Непонятно, почему все эти события усугубили смятение и скепсис вашего юного героя.
Л. АННИНСКИЙ:
Я что-то не припомню, где это я писал об «усугублении смятения и скепсиса» у молодежи. Процитируйте, если можете. Я усугубления смятения у молодежи не наблюдаю. У меня лично смятение вызывают статьи, где талантливых писателей изображают защитниками мещанства.
Л. КРЯЧКО:
Что ж, экстренная потеря памяти — не слишком новый прием. Уж не отказываетесь ли вы от основного тезиса в ваших рассуждениях о том, что смятение — одна из характернейших черт обсуждаемой вами молодой литературы? И если нет, то как прикажете понять следующую вашу фразу (по вашей просьбе цитирую): «Если верно, что Двадцатый съезд был первым толчком в самоосознании нового поколения, то дальнейшее его духовное развитие надо и объяснять дальнейшим»? Что же это за «дальнейшее» — объясните! — если учесть, что конечным результатом явилось смятение?
Л. АННИНСКИЙ:
Объяснению «дальнейшего» я и надеюсь посвятить свой ответ. Но закончим насчет «усугубления скепсиса»: речь идет об аккуратности в полемике. Где у меня сказано об «усугублении»? Или это вам так угодно продолжить мою мысль?
Л. КРЯЧКО:
Такой вывод логически вытекает из ваших рассуждений.
3. Творчество молодых, по вашему мнению, во многом есть реакция на «железобетонного» героя «с кругозором узколобого исполнителя с атрофированной мечтой, на место которой ввинчены отвлеченные рецепты счастья». Да кто, собственно, утверждает такого героя-робота? Неужели достаточно кое-кому из чрезмерно «впечатлительных и пугливых» литераторов было прочитать несколько неудачных и убогих опусов (ну, допустим, даже не несколько, а много таких «сочинений»), чтобы они в ужасе, оберегая свою «невинность», немедленно шарахнулись в другую крайность? Вы ссылаетесь на слабый очерк, повествующий якобы о малодушной, недалекой «розовой» героине, и в то же время вы сами утверждаете, что это плохой очерк, изображаемая в нем ситуация насквозь фальшива. Так что же, вы считаете, что такие писания могут подорвать «светлые убеждения» юных героев, посеять в них уныние и пессимизм? Дешево же вы цените их убеждения! Или, быть может, вам надо внушить читателю, что я за эту «четырехэтажную халтуру»?
Л. АННИНСКИЙ:
Вы меня не поняли. Я писал о концепции человека, которая лишь очевиднее в этой халтуре, чем в иных высокоуважаемых романах и поэмах.
Л. КРЯЧКО:
Скорее вы меня не поняли. Именно эту «концепцию» я и называю халтурой вне зависимости от имен авторов. А случай я могу вам рассказать «пострашнее», хотите, из материалов партийного пленума об очковтирателях областного масштаба? И что же, вы думаете, что та или иная нечисть, примазавшаяся к большому делу, дискредитировала саму идею? Не дорого же мы бы стоили, если бы стали изображать по этому случаю бесхребетного интеллигента (вспомните письмо В. И. Ленина к Ю. X. Лутовинову), беспомощно мечущегося, пасующего перед любым непотребством. Разве вы не видите, как «ищущий себя» А. Вознесенский в предельно ясной ситуации, когда кассирша обсчитала глухонемых инвалидов и задача поэта абсолютно понятна, уходит от выполнения своего прямого гражданского долга в малодушные истерические стенания о своей бессильно ломающей ладони «глухонемой судьбе»?
Нынче громят очковтирателей, головотяпов, взяточников во всех областях, а что, разве литература от них свободна?
Давайте же возьмемся за работу над ее ассенизацией от всякого рода халтурщиков и конъюнктурщиков, марающих нечистыми, но цепкими руками святое дело! Может, вместе подумаем, как это сделать поэффективнее? А что касается вашего доктора наук тридцати двух лет, которого якобы кто-то стремится отогнать от труда «творческого к механическому», то это не более, чем «самозапугивание» человека, «пасующего перед сплетней, называющего обрывки сплетен «системой». В. И. Ленин в таких случаях советовал полечить нервы, дабы на смену панике явилось рассуждение.
Л. АННИНСКИЙ:
Благодарю вас. Ваша логика жестока и беспощадна, но я вам отвечу. Прошу вас только прежде сказать, кого из молодых писателей вы цените как действительного выразителя поколения. Я не нашел в ваших статьях ни одного имени, упомянутого сочувственно. Евтушенко и Аксенов вам не нравятся, Панкратов и Гладилин — тоже. Кто вам нравится? Белянкин? Поперечный? Фирсов? Назовите хотя бы одно имя!
Л. КРЯЧКО: