Читать интересную книгу Иван Кондарев - Эмилиян Станев

— На что жалуешься?

— Живот у меня болит! — Голос был тих, но тверд и ясен.

— Покажи язык. Не похож ты на больного, молодой человек. — Янакиев указал на кушетку и сердито добавил: — Ложись, я тебя осмотрю, да раздевайся побыстрее, мне некогда.

Больной шагнул к кушетке, но не лег, а обернулся и взглянул на дверь, через которую вышла служанка.

— Он с самого утра ничего не ел, потому ему и стало худо, — подал голос второй, надевая на руку оба мешка.

Доктор Янакиев уловил в его голосе странную дрожь и сердито оглянулся. Издеваются над ним, что ли, эти оборванцы? Подозрения его усилились, он уже раскаивался в том, что согласился их принять. В то же мгновение в стекле шкафа с хирургическими инструментами отразилось резкое движение приземистого шахтера, стоявшего справа от него. Блеснул пистолет.

— А-а! — крикнул врач, скорее удивленный, чем испуганный. — Что вам угодно, господа?

Мнимый больной метнул яростный взгляд на товарища.

— Куда пошла служанка?

— Но что вы делаете, господа?

Товарищ приземистого вытащил револьвер и направил на врача.

— Давай двести тысяч левов!

Доктор Янакиев потрясенно смотрел на него.

— Как так… господа? У меня нет таких денег… Я… я не держу таких денег дома, господа!

— Врешь! Ты богач, народ грабишь!..

— Тс-с-с! — произнес низенький, прислушиваясь. — Она еще не легла.

— Столько денег… Я никогда не держу деньги в кабинете… — зашептал Янакиев. Как ни боялся он пистолета и особенно жестоких глаз приземистого, нервами своими он все же владел. — То, что у меня есть, господа, я вам отдам. — Он вытащил свой толстый бумажник.

— Так легко ты не отделаешься! У тебя есть золото. Давай золото! — Другой угрожающе шагнул к нему, и Янакиев невольно отступил к дверям соседней комнаты.

— Иди сюда! — приказал приземистый.

Янакиев слышал, как Цана открывает дверь своей комнаты. «Если она войдет, то начнет кричать и они убегут», — мелькнула у него мысль.

— Служанка не должна ничего видеть, господа… Нужно ей сказать, чтоб она ложилась… Мы с вами договоримся, господа… — произнес он.

Нащупав за спиной ручку двери, он одним прыжком исчез в соседней комнате.

Толстяк, словно охотничий пес, бросился за ним, схватил за рукав, но удержать не сумел.

— Стреляй! — крикнул другой.

Приземистый, не заметив в темноте операционного стола, налетел на него. Громко задребезжал стол. В тот же миг служанка, вышедшая посмотреть, не нужно ли чего доктору, столкнулась на пороге со своим хозяином. Лампа выпала из ее рук и разбилась. Один из грабителей ударил служанку по голове, но свалить ее с ног не сумел, и Цана, истошно крича, продолжала с ним бороться.

Янакиев выбежал во двор и кинулся к воротам. Рванул засов. Красный свет ударил его по глазам, что-то обожгло низ живота. Грохот выстрела прокатился по улице, потом раздался второй, и новая пронизывающая боль в животе заставила его покачнуться. Без единого звука Янакиев свалился на порог. Оборванцы, перескочив через него, кинулись бежать вверх по улице. В доме продолжала неистово кричать служанка.

Янакиев попытался подняться, но не смог преодолеть боль. Ему удалось только повернуться на спину и подложить под голову руки. Взгляд его встретил черную крышу дома и высокое темное небо. В доме напротив проснулись соседи, чей-то знакомый голос настойчиво спрашивал:

— Ну куда ты дела спички, спички?

Янакиев начал расстегивать брюки. Рука его с лихорадочной поспешностью отдернула рубашку и нащупала внизу живота небольшую ранку. «Ах, плохо, плохо», — пробормотал он и опустил руку ниже, где было мокро. Там, в основании бедра, Янакиев обнаружил вторую рану, но она беспокоила его гораздо меньше.

В соседних домах открывались окна, хлопали двери; залаяли собаки. Служанка все еще кричала. В окне напротив вспыхнула полоска света. Послышались чьи-то шаги, и Янакиев увидел над собой испуганное лицо в помятой и съехавшей набок гимназической фуражке. Под мышкой у юноши был какой-то предмет. Потом вдруг юношу окружили люди, и крик служанки раздался над самым его ухом.

— Он жив, жив! — восклицал женский голос.

Кто-то схватил Янакиева под мышки, попытался поднять.

— Держи его за ноги! Под колени, под колени возьми, — сказал державший, и Янакиев по голосу узнал своего соседа, бедняка, продававшего на базаре жареные пышки.

— Держу, держу, поднимай, — ответил другой голос, и четверо мужчин понесли раненого в дом, пригибаясь и покачиваясь под тяжестью рослого человека.

Янакиев застонал и закрыл глаза.

— Пошлите за доктором! — настаивал женский голос.

— Я, когда услышал выстрелы…

— Полицию! Полицию! — в ужасе кричал кто-то, и целая толпа полуодетых мужчин и женщин хлынула во двор. Слышались советы, распоряжения, кто-то вспомнил, что у врача есть телефон, и кинулся звонить в полицию…

7

Раненого положили в кабинете на кушетку. Янакиев попросил, чтобы ему под голову добавили подушек, и, полуоткинувшись, стал считать пульс на левой руке, наблюдая, как сосед стаскивает с него мокрые от крови брюки. Обе раны были опасны. Та, что в бедре, сильно кровоточила, но не она, а маленькая дырочка в животе больше всего беспокоила Янакиева. Пошевелив ногами, он убедился, что позвоночник не задет. Это немного утешило доктора, но он тут же понял, что пища из переполненного во время обильного ужина желудка и кишечника свободно попадает в брюшную полость и что через пять — шесть часов перитонит неизбежен.

— Укройте меня и подстелите клеенку, — сказал он человеку, с ужасом глядевшему на его раны.

Служанка принесла одеяло. Не переставая рыдать, она смотрела на хозяина, ожидая новых приказаний, и Янакиев прочел в ее взгляде любовь и надежду.

— Принеси поскорее клеенку и зажги все лампы, — произнес он.

— Давайте мы вас перевяжем, ведь надо же остановить кровь! — Цана глотала слезы и беспомощно ломала руки.

— Не надо. Делай, как я говорю!

Кабинет наполнился людьми, в дверях теснились женщины, со двора доносились голоса вновь пришедших. Раненого раздражали и тени на стенах, и всеобщая растерянность, и полные сожаления взгляды. Когда служанка принесла и подстелила ему клеенку, Янакиев попросил всех выйти из кабинета и начал обдумывать свое положение.

Он знал, что спасения нет, но убеждение это боролось с надеждой. Внутренний голос нашептывал, что он не может, не должен умереть, но разум заглушал его, и тревога в душе Янакиева все росла. «Через два-три часа от потери крови я потеряю сознание… Что нужно сделать прежде всего, что нужно сделать?» Усилием воли он пытался прогнать страх смерти и жалость к самому себе. «Дай я им денег, меня бы не убили. И я, наверно, отдал бы их, если б не Цана… О, что я наделал, как я мог так поступить?» Он с необыкновенной отчетливостью вспомнил роковое мгновение, когда решил бежать. И вдруг размышления, с которыми он подходил к дому, представились ему в новом свете, так же как и весь смысл его жизни. Янакиев вспомнил даже, на каком месте улицы возникла у него мысль, что ему не на что больше надеяться, представил себе темную улочку, выскочившую у него из-под ног лягушку, потом силуэт, мелькнувший возле дома. Вероятно, этот стороживший у ворот человек и был его убийцей. Открытие это ничуть не взволновало доктора — об этом нужно будет сообщить полиции, но сейчас важно было другое. Важна была его жизнь и смерть, которая все приближалась. «Хоть бы дожить до утра. Кто меня будет оперировать?» Среди здешних врачей нет ни одного хирурга, никому из них он не может довериться, а когда приедет хирург из Тырнова, будет уже поздно. Он подумал о своих коллегах, которые его ненавидели и, наверно, будут рады его смерти. «Но ведь я жил так, как и должен жить врач: исполнял свой долг, лечил и спас от смерти многих людей. Чего же больше?» Что-то давило душу, мучило его, но понять, что это такое, Янакиев не мог, как не мог, несмотря на все свои усилия, избавиться от этого чувства.

Служанка плакала у него в изголовье. Он чувствовал, что рука ее робко приблизилась к его руке, понял, что она хочет, но не смеет приласкать его, и в душе у него поднялась острая жалость. «Ведь она была моей женой, это некрасивое и невзрачное существо, с которым я удовлетворял свою мужскую страсть, но которое не любил и презирал», — мелькнуло у него в голове.

— Позови Спиридонова, — сказал он.

Имя больничного фельдшера, которого Янакиев очень любил, вновь вернуло было надежду, на душе стало чуть легче.

Служанка вышла, чтобы послать кого-нибудь в больницу, и он услышал чей-то грубый сердитый голос, разгоняющий столпившихся людей. В кабинет вошел полицейский, испуганно взглянул на раненого и, стараясь не стучать подкованными сапогами, подошел к письменному столу и начал расспрашивать доктора тем же притворно — сочувственным тоном, каким он сам обычно разговаривал с больными.