ее плескалось отчаяние.
— Мы ведь с тобой, Рогдай, в смерти обвенчаны, — прошептала она. Рот ей закрыли широкой рукавицей и поволокли прочь. Она покорилась, обмякнув на чужих руках.
— Не нужно, — выдохнула Беса. — От обещания освобождаю. На чужой беде разве свою жизнь построишь? Видно, такова воля богов…
Она прикрыла глаза, выжидая и мысленно вознося молитвы Мехре, с которой совсем скоро встретится в навьем мире, и отчасти желая этого. Княжич отчего-то медлил. По терему точно сквозняком потянуло. Раздались мягкие шаги. Кто-то медленно, размашисто, будто на кошачьих лапах, приблизился и встал подле.
— Не звали тебя! — огрызнулся княжич. — Зачем пожаловал?
Беса приоткрыла один глаз и увидела другое диво.
Вошедший люден был черен, точно вымазан сажей. По широкому халату рассыпались сирины да алконосты, в мочке левого уха блестела серьга.
— Меня звать не надо, сам пожалую, когда захочу, — ответил черный. Голос у него был глубок, спокоен. — Что же, без суда казнить вздумал отступницу?
— Я сам себе суд! — ощерился княжич. — Захочу — всю кровь выпью! Захочу — колесую! А то и кожу живьем спущу!
Черный склонил курчавую голову:
— На все воля твоя и пусть будет так, если собрался случай упускать.
— Какой еще случай?
— Подумай сам, — черный сцепил в замок пальцы, усаженные перстнями. — Много ли князей до тебя могли похвалиться, что не только силу от Сварга получили, но еще и власть от самой Мехры Пустоглазой?
— От кого же ее получить? Уж не поверил ли росказням полуденниц?
— Не узнаем, пока к делу не приставим. В Червене, знаешь сам, навьи пировали, а эта девка и из Червена, и с Копыловских болот живой к нам явилась. Не потому ли, что Мехрову науку ведает?
Княжич молчал, тяжело дыша, думал. Склонившись над Бесой, черный подал десницу — ладонь у него оказалась розовой, теплой.
— Отдохнула — и будет, — проговорил он, помогая подняться. Беса зашипела от боли в обожженной деснице. — Ишь, пузыри какие! Неужто богатырши так огневым хлыстом приласкали?
— Сама я, — упрямо выцедила Беса, пряча руки. — Лихо Одноглазое побороли, вот и поранились.
— Уж не то Лихо, которое беды насылает и на людовых костях гнезда вьет?
— То самое. Только вить больше не станет. Один глаз от него остался, все остальное по степи расшвыряло.
— Как так?
— В гнездо это котомку с порохом подложили, а после туда и Лихо заманили.
— Слыхал? — черный обернулся к княжичу. — Через огонь девица прошла, стало быть, полюбилась Сваргу Псоглавому.
— Откуда знать, что не врет? — скривился княжич.
— Сами гонцов пошлите, вот и узнаете, — огрызнулась Беса. — Ива мне жизнью обязана, помочь обещала, а вы за это ее плетьми!
Черный прицокнул языком.
— Девица-то нам досталась боевая! Такую бы да в младшую гридню…
— Не стану ни отвечать, ни дел никаких с вами иметь, пока Иву не отпустите! — крикнула Беса и зажмурилась, ожидая пощечины.
Услышала только смех: глубокий — черного; надтреснутый, лающий — княжича.
— Если передумаю и наказание отменю, — сказал, наконец, княжич, — пойдешь ко мне в услужение?
Приоткрыв глаза, Беса глянула исподлобья. Боролась внутри ненависть с робкой надеждой, грызла тоска по Хорсу. От вида его сюртука и вовсе тошно сделалось.
— А это откуда? — склонившись, черный поднял котомку. Развязав шнуры, достал железную трубку со стеклами да шнурами, и Бесу бросило в жар.
— Не трогайте!
— Знаешь, что это? — черный держал инструмент аккуратно, глядел с любопытством, жадно, точно постигал какую-то тайну.
Беса закусила губу. Помнила обещание Хорса помочь люду. Теперь его работа — в чужих руках, и Беса поняла крепко: нельзя такое наследство дурным люденам оставлять, без знания может беду принести, а значит, теперь сама Беса за эту вещицу в ответе.
— Память это, — слабо сказала она. — От батюшки осталась. Большой затейник он был. Верните?
Она протянула подрагивающую ладонь. Черный убрал трубку в котомку, закинул на плечо.
— После верну, — пообещал. — Так что, согласна в услужение пойти?
— Согласна, — она выдохнула, будто в омут с головой окунулась.
— Тогда дозреть тебе надобно, дитя, — ответил черный и обернулся к княжичу. — Пусть слуги готовят к обряду, Рогдай. Сегодня родится у Сварга Тысячеглазого новая богатырша.
Бесу сопроводили в горницу, где ее поджидали раздетые до рубах полуденницы. Все были крепкими, ловкими. Двое принесли наполненную водой бадью, еще двое раздели Бесу донага и дважды окатили водой: сперва горячей, потом холодной. Опомниться не успела — сверкнули в деснице одной из полуденниц портняжьи ножницы. Лязгнули сперва одесную, потом ошую у самого Бесиного лица, и косы белыми змеями упали к ногам.
Беса терпела, стискивая зубы и думала о Хорсе. О его горячих губах, о его жгучих очах, о странных речах про сказочный Ирий, о спящих богах высоко над головой. Вытерпит, все сделает, только бы память о лекаре уберечь. А там, глядишь, хитростью или силой заберет инструмент у черного и покинет Китеж, чтобы странствовать по свету да помогать люденам, как помогали Хорс.
Нагую и остриженную, ее вели по двору, и Беса стыдливо прикрывалась ладонями, хотя было бы, от кого прикрываться — кроме молчаливых богатырш никто не сопровождал ее, никто не подсмотрел даже глазком. Только Сварг глядел на нее с небесного разлома: выдержит ли?
«Выдержу», — пообещала Беса ему, а может, себе, а может, мертвому Хорсу.
В княжеской бане — не то, что в родной, поворовской, топившейся по-черному. Дым здесь уходил в трубу, завивался тяжелыми клубами. Стены раскалились, гудела исполинская печь.
— Терпи, сестра, — нашептывали полуденницы в уши. — Терпи, сухотки да хвори выйдут, кости напитаются силой, окрепнут. Кожа станет, что железо, в глазах поселятся блиставицы. Не страшись огня. Огонь невиданную силу дарует, он Сваргом благословлен.
Откинули печной заслон — на Бесу дохнуло жаром, точно из пасти Железного Аспида. Она задохнулась, прикрыв ладонью глаза — да ладони отвели в стороны. Хотела вскрикнуть — да подбородок оплела скрученная тряпица, узлом закрутилась на затылке. Сердце зашлось в страхе. Уморить ее решили полуденницы, не иначе. Уморят — и кто тогда Хорсову работу сбережет?
Рванула назад — ее держали крепко.
— Гляди, сестра, — сказал кто-то, указывая в печной зев, на выдвинутую исполинскую лопату, покрытую слоем чего-то жирного, белесого, — огня уже нет, только зола да угли. Лопата мягким тестом выложена, лежать будешь, как на перине пуховой. Жара не страшись — будут руки крепче огневую плеть держать. Будут ноги крепче — стискивать крутые бока богатырских коней. Ложись на спину, сестра. Ложись — и очи закрой.
Ее уложили насильно, оплели ремнями — не пошевелиться. Сверху обернули вторым слоем теста, и стала Беса — что младенец, со всех