Впрочем, это даже лучше.
— Дамы и господа! Леди и джентльмены! Граждане Республики! В этом зале выставляется вещь, некогда украденная у народа эсков! Веками коронованные угнетатели хранили реликвию, не давая простым людям прикоснуться к частице собственной истории! — Служители стали просачиваться мимо посетителей ко мне. Старичок в спецовке, проходя за моей спиной, сунул мне в руку металлический кубок и куда-то испарился. — Друзья! Поднимаю этот бокал за всех малых, несправедливо угнетаемых сильными! Эта Чаша не пуста! Она преисполнена гневом на тех, кто жадно хранит в своих подвалах чужое добро! Реликвии народа должны принадлежать народу! Пусть будет набита до отказа алчная пасть, щедрость наша не знает границ! Да здравствует Эскенланд!
— Да здравствует Эскенланд! — и в воздух поднялись двадцать точных копий Чаши, розданные еще на площади. Два десятка человек сделали вид, что пьют из пустых кубков, а в следующий момент где-то в коридоре запищала сигнализация, показывая, что одну из витрин пытаются вскрыть. Это было последним толчком — на меня кинулись! Я спокойно отступал, прячась за своими подельниками от пытающихся вцепиться в меня охранников, а над головами последних под визг сигнализации бабахали, осыпая праздничным конфетти, хлопушки, розданные из расчета пять штук на участника, и летали полоски серпантина.
Наконец, минуты две спустя, под аплодисменты собравшихся меня «арестовали». Повязали добра молодца — но вежливо. На пол не валили, ногами не пинали, только нервно сбрасывали все новые и новые нити серпантина, которые щедро раздавала моя спутница-революционерка. В процесс втягивались все новые и новые посетители музея, пока меня тащили по коридорам я услышал на разных языках штук пять разных версий происходящего. Основная, как я и предполагал, заключалась в том, что какая-то группа устроила флешмоб протеста. Ну, если Элепар сотоварищи не подведет, то…
— Вы ничего не хотите сказать?
— Простите? — Я дернулся, просыпаясь, и посмотрел на сидящего передо мной чиновника. — У вас тут так уютно, задремал. Вы не повторите?
— Повторю. — Он снова собрал листы, снова подбил их, выравнивая, но, слава богу, не стал читать заново. — Вы ничего не хотите сказать по произошедшему в музее?
— А там что-то было? Меня, наверное, увели раньше, чем это самое — произошло. Что случилось-то?
Полицейский присмотрелся к моей физиономии, сделал какие-то заключения для себя и соизволил наконец предъявить претензии:
— Насколько нам известно, вы готовили похищение кубка из экспозиции сокровищ испанской короны.
— Похищение? О нет, я готовил массовое выражение протеста против кражи, да, но само преступление было совершено еще при Карле Девятом, когда реликвию эсков выкрали оккупанты.
— И вы не собирались украсть экспонат?
— Увольте, неужто я выгляжу идиотом? Среди бела дня, на глазах у десятков людей?
— В ваших вещах обнаружены планы музея!
— Это преступление?
— Это отягчающее обстоятельство!
— Отягчающее обстоятельство чего? Ну хорошо, признаюсь… — он напрягся. — Я в самом деле планировал вызвать некоторый общественный резонанс, привлекая художественной инсталяцией внимание к факту незаконного владения частными титулованными лицами общественной реликвией. В конце-концов уж не гражданам прекрасной Франции объяснять, к чему может привести произвол коронованных особ!
Чиновник поморщился, стоящий у двери полицейский еле слышно хмыкнул.
Взяв из лежащих перед ним бумаг мои документы «серый» вздохнул, показывая свое неколебимое терпение:
— Хорошо, начнем с начала. Александр Никола… евитч Могиля.
— Могила.
— Пусть так. Что вы делаете в Париже?
— Прибыл по личным делам. Бизнес, немного туризма. Искусство.
— Мгм… хорошо. Вы, я вижу, прибыли в Федерацию месяц назад? С какой целью?
— Работа.
— Ага! У вас нет разрешения на работу в Евросоюзе!
— Формально — нет, конечно. Только это не работа, скорее нечто среднее между долгом и обязанностью.
— Обязанность грабить музеи?
— А что, кто-то кого-то ограбил?
— Это мы и выясним!
— Понял, понял. Значит, пока ничего не известно?
— Нам известно все, что следует знать! По какой причине вы оказались на экспозиции?
— Любопытство и чувство долга.
— Мы здесь не шутим! — Чиновник даже стукнул по столу. — Вы арестованы на месте преступления!
— Так я уже арестован?
Он пощелкал мышкой, что-то ища в компьютере, а потом «добил»:
— Ну, для вас это не новость? Вы уже были под следствием и провели немало времени в тюрьме!
— Это была политика.
— Все так говорят!
— А вы проверьте. Я арестован по делу, связанному с господином Михайловым, а он у вас признан узником совести.
Точно. Его до сих пор держат, ждут, пока эта самая совесть проклюнется и он хоть половину награбленного вернет.
— Ну-ну. У нас тут не любят рецидивистов! Советую сразу помочь следствию, это вам зачтется!
На вопрос, арестован ли я, он так и не ответил. Пока все идет как и планировалось… но это не надолго.
Чиновник, ища к чему придраться, поковырялся в пакете с отобранным у меня имуществом и радостно вытащил складник.
— Это нож!
— О, вы совершенно правы. Это нож.
— Вы всегда носите с собой оружие?
— Нет, я ношу нож как любой нормальный мужчина.
— Так-так… он оскорбил меня, назвав ненормальным! — Последнее было сказано к стоящему у двери полицейскому.
— Просто констатировал факт.
— Почему вы носите нож?
— Мне положено это делать. Видите ли, сообразно традициям моего народа… — Следующие пять минут я вываливал на француза все, что помнил из одной любопытной книжицы, стараясь поменьше гнать отсебятины. — Таким образом поединок чести на кинжалах требует кинжала. Вот я и ношу с собой нож.
Чиновник даже потряс головой. А что он думал, не ему одному дано людей грузить! Хотя слабоват, слабоват. Или время тянет. Как я.
За дверью тем временем нарастал шум. Мельком глянув на часы я удивился, нанятые мной журналисты должны поднять его только через сорок минут, а тут явно кто-то чего-то требовал, а иногда в речи мелькало «могила». Наконец дверь открылась и к нам зашли сразу несколько человек. Одного я точно знал и меньше всего ожидал здесь встретить.
Роже де Нюи, во всем блеске своего золота, с приветливой улыбкой слегка поклонился.
— Рад снова вас видеть, господин фон Гравштайн!
— Гравштайн? Это ошибка, он не…
— Это в самом деле ошибка, инспектор. И совершили ее вы! Господин комиссар, я хотел бы знать, в чем обвиняют моего друга и гостя, Александра Могила фон Гравштайн?
— Господин граф, что вы, пока никто никого не обвиняет…
— Молчите, инспектор, с вами будут говорить мои юристы!
Оторопев, я смотрел как модельер, к которому служащие великой Республики почему-то обращались исключительно с титулованием, строит сразу двух полицейских, а те вяло и как-то без энтузиазма отбрехиваются. Комиссар, плотный усатый дядька, кидал злобные взгляды на допрашивавшего меня, как оказалось инспектора, и уверял, что вот-вот все разъяснится и дело будет решено ко всеобщему удовольствию. При этом он что-то не рвался меня освобождать, юля изо всех сил — видимо все еще лелея надежду как-то меня упечь за ограбление.
— Вы задерживаете невиновного человека!
— Мы всего-лишь попросили мсье Могиля… в смысле господина барона разъяснить некоторые аспекты, так сказать пообщаться…
— Ну что же, мы пообщались от души, я могу теперь идти?
— Э-э… я еще должен выяснить…
— Могу я тогда позвонить своему управляющему?
— Не уверен, что…
— Можете, господин барон. — Граф сердито взглянул на комиссара и взяв со стола протянул мне телефон. Спустя минуту мне ответил знакомый голос:
— Александэр?
Я переключил на громкую связь и доложился:
— Фон Шнитце, я в Париже, меня схватили по сфабрикованному обвинению.
Спустя секунду молчания, озадаченного вокруг меня и воинственного в трубке, старик утверждающе спросил:
— Прикажете собрать ополчение?
— Собирайте. Я там как, могу объявить войну Франции?
— О, это интересный вопрос! В принципе — да.
— Отлично. Позвоните ярлу Эрику и сообщите, что я предлагаю ему завоевать Лютецию вместе со мной.
— Он будет в восторге, Александэр! Его предок однажды это уже сделал. — Полицейские смотрели на меня со все большим недоумением, а модельер расплывался в совершенно детской счастливой улыбке. — Но хочу заметить, что господин ярл сейчас лечится, у него сломана одна рука.
— Эгельберт, это Эскенланд завоевывать ему две руки надо было и то не получилось. На прекрасную Францию и одной хватит.
— Совершенно с вами согласен, господин барон!