«Встань с колен, великая Россия! Ну, Россиюшка, вставай, вставай!..»
«Есть, есть они, русские люди, кто душу и сердце не продавал».
«Не забудем горящий Дом советов, придёт, придёт он, час расплаты, за всё ответит чужеродный сброд!..»
«Встаньте с нами, рабочий и воин, поднимайся, рабочий народ, Трудовая Россия на марше, Трудовая Россия идёт!..»
Больно защемило сердце Сергея, двинул от себя пылающие огнём призывы неведомых патриотов, верных сынов несдающейся России. Отвернулся к стене, обхватил голову руками, пытался заснуть. Но где там! Разве уснёшь под грохот такого набата. Стучало в висках, болело сердце. В голове колотились слова: «Листовочная война!.. Что за ними, этими огненными птицами, летящими над городом, над головами людей? Маленькие, кое-как приклеенные на заборах, на стенах домов, они гудят посильнее колоколов, зовут к борьбе, напоминают о героях, которых во все трудные времена истории в народе русском всегда было много. И чем труднее время, чем опаснее и ближе подходил враг, тем героев становилось больше. И, наконец, сбывались вещие слова песни: «У нас героем становится любой!..»
За стенами спальни ухали и бухали барабаны рок-музыки, в моменты, когда они затихали, раздавались чьи-то истерические голоса, а то они сплетались в один клубок и, казалось, раскачивали люстру, блестевшую хрустальными гранями в свете молодого месяца.
Сергей ворочался с боку на бок и раздражался всё более, но наступал момент, когда раздражение, словно морская волна, откатывалось, и тогда начинались видения. Из мрака выступал вверенный ему город, сначала неясно очерченным силуэтом, но потом линии становились всё чётче, на улицах всполохи огня и дыма, бегущие, орущие цепи солдат, грохот канонады. Война, бои на улицах, на площади Павших Борцов. А то вдруг всё стихало и где-то далеко, в районе трёх больших заводов, возникала колонна людей и красные флаги над головами. Марш красно- коричневых. Фаланги парней в чёрных рубашках. «Надо стрелять!.. Из пушек и пулемётов!» Говорит человек, бесформенный и красный, как сарделька. «Гайдар! Но откуда он, в нашем городе?.. Он в Москве, как и Горбачёв, и Бурбулис. Они возглавляют институты, фонды, готовят аналитические справки, советуют, наставляют. А у нас… вон они за стенами спальни. И тоже — галдят, кричат. Кому-то и что-то готовят, — и ему, Сергею, советуют, готовят бумаги. Завтра их принесёт Мариам и он подпишет — все до одной. Пробовал возражать — где там! Поднимался такой гвалт — хоть беги.
Поднялся и, не зажигая свет, долго ходил по комнате, пытался нащупать таблетки, но их у него отняла Мариам. Боялась, как бы он не принял большую дозу снотворного. Муженёк пока был ей нужен. Придёт время, и его положение изменится.
Позвонил на проходную.
— Саулыч, ты?.. Зайди ко мне — и так, чтобы никто не видел. Захвати таблетки — ну, те, снотворные… которые покрепче. Самые сильные! Слышишь?..
Саулыч — главный вахтёр. Их четверо, но он — главный. Кому-то из обитателей Дворца понравилось экзотическое отчество старика: Саулыч. Вроде бы как от того библейского Савла, который стал Павлом. И хотя имя у него было вполне русское — Григорий, но вот фамилия — не поймёшь какая: Хряпа. Григорий свою фамилию не любил и просил называть его по отчеству: Саулыч. Обитатели дворца знали, конечно, его национальность, но молчали. Говорили о нём то хасид, то хазарянин, то есть выходец из древнего астраханского царства Хазарии. В этих разговорах о нём было много разноречий и путаницы, а во всём остальном, и особенно в имени его родителя Саул, всё было ясно для тех, кто подбирал кадры. Для полной ясности скажем, что критерии эти были очень строгими: тут как огня боялись проникновения «русского элемента». Перефразируя слова из пушкинской сказки, скажем: «Здесь Русью не пахнет». Не затесался бы гой! — вот что было тут самым важным. Для фаланги Мариам, которая сплелась в тесный клубок и жужжала во всех комнатах и на всех углах обширной усадьбы, хватало одного русского — Сергея. В другой раз к нему по спешным делам приезжали русские чиновники, — из высших, конечно, — но тут уж ничего не поделаешь. Велика была власть Мариам, но в каждую щель запустить свои коготки она пока не могла. Да вроде бы и в будущем ей это не светило. Маловат был в городе контингент молодцов с двойным гражданством, и с каждым годом их становилось всё меньше. Одни устали от «косых взглядов», устремлённых на них со всех сторон, другие боялись взрыва общественного котла, а третьи набрали столько капиталов, что теперь думали об одном: как бы их разместить понадёжнее, а самим залечь поглубже. Оставались ненасытные и те, которым казалось, что власть они взяли надолго, пожалуй, навсегда, а от всяких «косых» взглядов можно укрыться во дворцах, подобных вот этому «Полосатому Барану», да в автомобилях с затенёнными стеклами. И было бы с их стороны опрометчиво допустить в среду обитания хотя бы одного чужака.
Саулыч единственный во дворце имел ключи от входа в Сергеево крыло и от всех его комнат. Замки он открывал не спеша, бесшумно и входил словно тать: невидимо и будто бы даже не входил, а затекал по воздуху. И сейчас он вошёл бесшумно, свет не включал; в спальне появился как бесплотный дух: сел за круглый стол и устремил полусонные, чуть прикрытые глаза на Сергея, недвижно лежащего на диване.
— У вас чего?..
Сергей повернулся к нему и долго и молча смотрел на то место, где угадывалась фигура Саулыча.
— Тебя никто не видел?
— И чего, если увидят?.. Хожу по усадьбе — туда, сюда, шкрябаю метлой. Я знаю, как делать, чтоб они ничего не поняли.
«Они» — это обитатели дворца, и прежде всего сама Мариам, которой до всего есть дело, особенно если что касалось её мужа. Мариам знала, что из всей челяди, — а работников тут было человек десять, — никто не смел входить в апартаменты хозяина. Право такое имел один Саулыч. За ним и установлена особая слежка.
— Там, на книжной полке — деньги. Возьми.
Саулыч резво поднялся, словно его вскинула пружина, и взял пачку долларов, назначенных ему хозяином. Мариам ему тоже платила, но она была жадновата и давала не в пример меньше, чем хозяин. Сергей знал, что власть над Саулычем он может удерживать только при помощи денег. И это обстоятельство многое диктовало во всей жизни Баранова. К примеру, он бы не хотел брать наличными от чиновников, оставлявших деньги в папке или портфеле на его столе. Эти минуты, а точнее секунды были для Баранова самыми мучительными. Он бы хотел сказать чиновнику: вы забыли папку, но, помня, что деньги нужны для постоянной подкормки Саулыча и для других бытовых нужд, он ничего не говорил, а краснел, ёрзал в кресле, и, в конце концов, хватал папку и с силой швырял её в сейф. И затем, не считая, пачками отдавал Саулычу, и Саулыч больше служил хозяину, чем хозяйке.