Читать интересную книгу Смерть как непроверенный слух - Эмир Кустурица

Кстати, борцы за независимую Боснию, помимо обороны города занимались кое-чем еще:

- Вот ведь паршивцы, в том шкафу я хранила две с половиной тысячи долларов, которые ты отдал нам на хранение, когда мы возвращались из Америки домой, - сказала мне Сенка.

Когда я перевез Сенку из Херцег Нови в Париж, мы поставили себе спутниковую антенну и смотрели новости, освещавшие войну с разных сторон, и в этом была теперь вся наша жизнь. Смотря все эти передачи на разных каналах, наблюдая разницу в толковании одних и тех же событий, понял я, что Гитлеру, для успеха его злодейской политики, не хватало только телевидения. Никто не справился бы с ним, имей он свой телеканал!

На деньги, полученные за "Arizona Dream" купили мы дом в Нормандии. Сомнений больше не оставалось: жизнь в Америке оставили мы в прошлом, с Сараево простились навсегда. Думаю, что это произошло бы, даже не случись войны. Большие свершения влекут за собой перемену образа жизни и привычек, и когда попробуешь уже японской еды, и источники твоих доходов находятся далеко от родного города, то никогда уже запах чевапчича[43] не поманит вернуться домой. Наш большой дом в Нормандии был копией домика в Високо, с той разницей, что этот нормандский по сравнению с тем старым был настоящим основательным домом. Будь жив Мурат, он с гордостью показывал бы херцег-новинским пенсионерам фотографии, подтверждающие метраж жилплощади и количество комнат, принадлежащих семье его сына.

Искусство устройства жизненного пространства Майя довела в этом доме до совершенства. Свой стиль она создала, полностью разрушив каноны прочих стилей. Когда Джонни Депп зашел в этот дом, он сказал:

- It feels good, like if I was in Visoko.

Наш нормандский дом стал в конце концов настолько уютным, что можно было просто сидеть и смотреть в окно, не испытывая никакого желания говорить. Полностью погрузиться в возвышенные мечтания. Джонни Депп и это прекрасно почувствовал и, после, в этой тишине сделал своего первого ребенка. В том доме, пока мы были в Черногории, была зачата Лили Роуз, дочь Джонни и Ванессы, девочка, для которой я позже стал вроде крестного отца.

Дом этот был обустроен с невероятной продуманностью. Предметы здесь сочетались между собой как кинокадры у хорошего монтажера, связанные друг с другом так, что ни одного из этой цепочки уже не выкинешь. Расставленные майиными руками, предметы кухонной обстановки по своим цветам, формам и расположению и создавали этот возникающий на наших глазах стиль, разрушающий схемы и стереотипы холодных и отчужденных, хоть и с претензией, гостиничных номеров... в которых я, кстати сказать, провел большую часть своей жизни. Тогда в Белграде идеалом устройства жизненного пространства считался гостиничный номер. Все делалось для того, чтобы гости могли почаще говорить: «Чудесно, чудесно», что особенно действовало мне на нервы.

Тайна майиного стиля состояла в том, что в существующую раму картины, в данном случае дома, ставились неброские предметы, причем не обязательно дорогие, часто даже дешевые. Она умела приправлять всю картину детальками, делающими ее потрясающей. Вопреки забвению меняла Майя наше представление о пространстве. То же происходило у нее и с одеждой. Часто в обычном супермаркете покупала она дешевое платьице, сидевшее на ней как влитое. При этом на ногах ее были дорогие туфли, а на локте висела супер-дорогая сумочка. Потому что так ей нравилось. В точности как и ее отцу. Мишо Мандич был известным в Сараево судьей, говорили даже, что лучшим специалистом по гражданскому праву. Работал он в Окружном суде за не то чтобы очень высокую зарплату, но умудрялся прикапливать на покупку дорогих фотокамер. Особое уважение этот человек испытывал перед тонкими немецкими технологиями. И, хотя перенес усташские нацистские лагеря, никогда не говорил плохо о немцах. Да и усташей предпочитал не поминать.

Вернувшись с учебы в Праге и пропагандируя писателя Богумила Грабала, никак не мог я взять в толк, почему никто не понимает моего литературного героя, сказавшего: «Небеса отнюдь не гуманны, как не гуманен и мыслящий человек: не то чтобы он не хотел, но это несообразно его понятиям». Мишо снял цейсовский объектив со своей «Лейки М2» и сказал:

- Слушай, насчет того, что говорит этот твой Грабал, вот раньше много всякого натерпелись мы от немцев, теперь то же с американцами. Когда немецкий офицер въезжал в недавно завоеванные земли, стоя в открытом мерседесе, с «лейкой» на груди, то при всей ненависти со стороны порабощенных народов, все же были они впечатлены, признавая техническое превосходство. Ничто не могло сравняться с мерседесом, большинство людей мечтало управлять такой машиной. И чем больше они об этом мечтали, тем ясней им становилось, что мечта эта недостижима, и тем сильнее они презирали, нет, не немцев, а своих близких и соседей, тех, кто жил, работал и умирал рядом. Большинство, представив себя за рулем мерседеса, желало попасть в вечное немецкое рабство!

А сегодня американцы создают все эти космические товары. Человек не знает уже куда деваться от количества производимых товаров. Без большинства этих вещей люди могут прожить, но сделать это уже не в силах. Когда-то шли они молиться Богу, глядя в небеса и на иконостасы, сегодня же идут словно коровы за пучком сена в торговые центры. Люди вообще штука непростая. Все меньше беспокоит их настоящее искусство, как сказала бы Милка Бабович, комментаторша фигурного катания на телевидении. Сегодня публику больше занимают эффекты. Люди живут в уверенности, что не смогут обойтись без: соляриумов, музыкальных центров, видео, телефонов, самолетов и морских круизов. И патенты на эти изобретения принадлежат американцам. Сначала людей подсаживают на телерекламу, потом все эти предметы предлагаются уже и в реальности, что, надо признать, полностью всех устраивает. Советский Союз не выдержал этого испытания. Он вполне успешно мог соревноваться с Америкой в вооружениях и тяжелой промышленности, но проиграл соревнование в том, что люди ценят больше всего: не смог организовать рынок, и не имел никакого представления каким образом наполнить его пестротою товаров.

Проблема с американцами в том, что сначала они продают все эти вещи нам задешево, а потом, когда начинают нас бомбить, все это так дорожает, что та дешевизна выходит боком. Бомбы падают с высоты десяти километров. А мы ничего с этим поделать не можем - они нас видят, а мы их нет. Случается это, когда что-то их не устраивает и они хотят переписать историю. Вовсе неплохо то, что получаем мы поначалу, когда наслаждаемся Хичкоком, знаем, что Джон Леннон наш брат, и люди отправляются на Луну. Но никуда не годится, если тебя бомбят, называя бомбы ангелами. Хуже всего, выясняется, что одно с другим связано, будто и то и другое проделывает один человек. Это тот самый герой Грабала, который не может быть гуманным, извиняя себя тем, что небо «тоже негуманно», потому что, как утверждает он, это находится в противоречии со здравым смыслом. Чтобы добраться до тех удивительных вещей и возвышенных материй в науке и культуре, человек забирается к небесам и раю по лестнице, ступени которой - замученные люди, жертвы военной экономики. Таков тайный изъян истории! Хорошо, когда еще получается мечтать, что все может происходить и по-другому! Вопрос в том, стоит ли находящееся там, куда ведет лестница со ступеньками из невинных жертв, стольких страданий?

Когда юный Кустурица пошел во французскую школу, Мишо поначалу переводил Стрибору его учебники на сербский. Причем тот, как все балованные дети, постоянно их терял, и дед переводил их заново, потому что ну что уж тут поделаешь. Стрибор уже вступил в беспокойный переходный возраст. Вернулся он однажды из школы заметно взволнованным. Поначалу не хотел он нам говорить, что же такое произошло, что напомнило мне мои собственные первые шаги на пути взросления. Оказалось, избил он одного француза, школьного хулигана, за то, что тот изводил мальчиков-алжирцев. Тем же летом в Будве выбил зубы одному амбалу, сыну владельца бензозаправки в центре города. Позднее, когда мы вернулись во Францию, Мишо сказал ему:

- Стрибор, а ты понимаешь, что это тяжкие телесные повреждения, уголовное дело?

Тот перепугался. И еще сильней встревожился, когда Мишо добавил:

- За такое я мог бы посадить тебя на два года!

От чего Стрибор просто остолбенел, и после этого предупреждения не дрался целых два месяца.

Спросил я Мишо:

- Что ж мне теперь делать, как с ним справиться?

В ответ он попытался меня успокоить:

- Ничего уж тут не поделаешь. Сколько ни старайся, но когда проснется в нем дед, то и будет как с дедом, и все твои труды насмарку.