в символах», – думает она, глядя на Крестный путь (мрачные иллюстрации страданий, написанные блестящей масляной краской), статуи, выцветающую фреску на стене главного алтаря, святую воду, наборы свечей. Вот оно. Она поставит свечку.
Медленно, нерешительно Сиена подходит к боковому алтарю, где стоит дружелюбная статуя Марии из гипса, бело-голубая, с удивительно светлыми волосами. Она даже немного похожа на Сиену. Сиена зажигает свечу (так же, как те свечи-таблетки, что Эмили раскидывает по всему дому) и ставит ее на одну из подставок. Там уже горят четыре или пять свечей. «Кто их зажег, интересно?» – думает она.
Сиена поднимает взгляд на Марию и мысленно обращается к ней: «Дорогая Мария, помоги мне однажды снова влюбиться. Спасибо». Мария ласково ей улыбается. В одной руке у нее четки, а одна голая нога, замечает Сиена, прижимает к земле змею. «Аминь», – добавляет она. Интересно, почему Мария давит ногами живность. Как-то это не очень правильно по отношению к окружающей среде.
Выходя из церкви, она минует человека у алтарных перил. И только снаружи, в сгущающихся сумерках, понимает, что знает его. Это был дон Анджело.
И он плакал.
Этой ночью Эмили получает два довольно странных звонка. Один от Петры, которая рассказывает, что была на свидании с Джорджем-Дарреном. Эмили удивлена. В последних разговорах Петра вроде бы отказалась от Джорджа-Даррена из-за явных логистических трудностей, которые предполагают «отношения». Она не может найти няню, которая справится с Гарри, не может парковаться в центре города и не может позволить себе такси; и она точно не собирается брить ноги. И вот Петра заявляет, что они собираются на спектакль в Королевский театр, а после – на ужин. «Он сам все это организовал, – объясняет она, словно оправдываясь. – Я не могла отказать». Эмили считает, что, конечно, Петра должна пойти, хорошо провести время, не совершать ничего такого, чего бы не стала делать она, и так далее. Она кладет трубку, чувствуя легкий, совсем невесомый укол зависти. Она так и не рассказала Петре про вечер с Чедом.
Второй звонок – от мамы. Это еще более необычно. Эмили всегда звонит матери воскресным утром; она знает, что мама любит заведенный порядок и предпочитает не разговаривать по телефону до окончания «Арчеров». Но вот ее мама звонит во вторник, всего через два дня после прошлой беседы. Что-то явно произошло.
– Что-то случилось? – первым делом спрашивает Эмили.
– Нет, – говорит ее мама довольно обиженно. – Мне нельзя позвонить собственной дочери?
– Можно, конечно. Я рада тебя слышать. Что-нибудь не так?
Конечно, что-то не так. Родители Эмили собирались провести Рождество с Дэвидом и его партнершей, Келли. Но Келли (разумеется) все перепутала и пригласила еще и своих родителей из Ньюкасла.
– А вы не можете поехать вместе? – прямо спрашивает Эмили.
– Да в этом крошечном домике едва ли всем хватит места, помнишь? – Мама Эмили возлагает полную ответственность за финансовую несостоятельность сына на Келли, несмотря на то что у Дэвида были точно так же плохи дела с его первой женой, Сью (местной девушкой), и его второй женой, Линдой (лучшей подругой Сью). Действительно, все стало хуже с тех пор, как он ушел от Линды к Келли, но, по мнению Эмили, не совсем ясно, почему в этом целиком и полностью виновата Келли. Эмили Келли нравится; она косметолог и всегда обещает «привести в порядок» ее брови.
– Это все из-за нее, – говорит мама Эмили. – Она не хочет нас видеть.
– Я уверена, что это неправда.
– Конечно правда. Она лучше пригласит своих родителей с их караоке и разноцветными коктейлями. И они привезут ее сестру. Ты знала, что она беременна?
– Келли?
– Нет, ее сестра. Ее зовут Линн, по-моему.
– Я думала, Линн еще в школе учится.
– Она и учится. Вот такая у них семья.
– Ты поговорила с Дэвидом? – спрашивает Эмили без особой надежды. По ее опыту, мама не особенно много общается с сыновьями. И, несмотря на это, все равно ладит с ними лучше, чем с Эмили.
– Нет смысла с ним разговаривать. Он всегда на ее стороне.
– Так она же его жена.
– Она ему не жена, – шипит мама Эмили.
– Тогда его гражданская жена.
– И этим все сказано, – фыркает мама.
– Мам! Келли нормальная. Она любит Дэвида и хорошо обращается с детьми.
Мама молчит. Это гудящее, многозначительное молчание. Потом она говорит:
– Я и не ждала, что ты поймешь. Все-таки у тебя классный большой дом в Италии.
И Эмили произносит то, чего, наверное, от нее и ждали с самого начала:
– Почему бы вам не приехать к нам на Рождество?
Глава 2
В день похорон Карло Белотти и Пино Альбертини церковь полна людей. Это еще и День Всех Святых, праздник, который до настоящего времени никогда Эмили не касался (в Англии важным считается предшествующий ему день, Хэллоуин), но который, несомненно, имеет большое значение в Италии. Все статуи почистили и вынесли на обозрение церковную реликвию (один из ногтей святого Антония), заключенную в золотую шкатулку. Обилие цветов наполняет церковь тошнотворным ароматом, от которого кружится голова, а на алтаре горят свечи. Даже дон Анджело одет в великолепную пурпурную мантию, которая, по мнению Эмили, больше подошла бы какому-нибудь императору, чем приходскому священнику.
Эмили проскальзывает на заднюю скамью. Передние ряды, кажется, целиком заняты семьей Олимпии. Сама она, в черном с головы до пят, скрытая черной вуалью, сидит в окружении мужа, двух сыновей и их семейств. Эмили знает, что Олимпия – младшая из семи детей и единственная девочка, поэтому предполагает, что некоторые из пожилых мужчин в первых рядах, должно быть, ее братья, хотя наверняка уже не все из них живы. Но и молодых людей тоже много: слишком возбужденные дети в своих лучших выходных нарядах; малыши, чей внезапный плач быстро смолкает; угрюмые длинноволосые подростки в кожаных куртках.
У Пино Альбертини не осталось живых родственников, не считая дальнего кузена, который нервно сидит со своей женой в окружении клана Белотти. Моника рассказала Эмили, что семья Олимпии оплатила похороны, достойные героя, ее мертвого отца.
Гробы, оба накрытые итальянскими флагами, в церковь вносят гробовщики в черных костюмах. Царит абсолютная тишина, которую нарушают только шаги по каменному полу. Эта тишина удивляет Эмили: она ждала музыки, гимнов, общего религиозного подъема. А вместо этого – тишина, неподвижность всех пришедших, черные перчатки носильщиков гробов. Все это кажется ей глубоко зловещим. Внезапно ей, хоть из всех прихожан она причастна к трагедии, наверное, меньше всего, хочется громко заплакать, сделать что угодно, чтобы снять это ужасное напряжение.