Плиты ложились под ноги, ноша уже не казалась такой легкой, но он продолжал упрямо идти вперед, стискивая зубы. Небо, его бескрайнее небо и обжигающий лицо до слез холодный ветер дарили на миг умиротворение, ощущение, близкое к полету…
Огромные узорчатые двери, наглухо запечатанные много веков назад, задрожали, когда его кровь попала на древние плиты.
Жертва, отданная добровольно… Зверь внутри зарычал — и огромный каменный дракон, закрывающий собой вход, медленно перетек в другое положение, расправляя крылья. Лестница заходила ходуном, вспыхнули ослепляюще-яркие синие огни вокруг словно просыпающегося здания. Где-то рядом заругался, шипя, безумец.
Двери беззвучно разошлись, открывая вошедшему вид на сияющую лунным серебром залу. Как будто и не было всех этих веков. Как будто только вчера он пришел сюда, принимая власть и корону после пропажи отца. Как будто всего пару дней назад Кейнар первым клялся ему в верности… Где теперь те клятвы, если его друг даже в заключении посмел нарушить древнейший закон и попытался обратить айтири? Исконного их врага.
Ноша оттягивала руки, и он ускорил шаг.
Вперед — мимо высоких сверкающих окон, украшенных орнаментом из играющих драконов. Мимо фресок, на которых изображены поля асфодели и альконы, отдыхающие среди цветов Матери. Храм огромен, но сейчас ему нужен только один зал. Встать в темную арку внутреннего портала, дождаться, пока запрыгнет, тяжело дыша, Дьергрэ, и мысленно приказать:
«Ритуальный зал».
По зданию прошла волна тепла и мелодичный женский голос счастливо прозвенел:
— Смерти и душ, мой Повелитель! Как долго я вас ждала!
Храмовая сущность уцелела…
— Быстрее, — скрипнул зубами, но они уже переместились. Воздух мигнул, потемнел, сгущаясь, и снова разошелся, оставляя их всех в огромном полутемном зале.
Здесь было куда более пыльно, и только на самом верху, под высоким сводчатым потолком, виднелись небольшие оконца.
Помещение казалось пустым и заброшенным, и только в центре зала стояла высокая статуя мужчины, распростершего огромные драконьи крылья чернее ночи над белоснежным камнем алтаря, по которому то и дело пробегали сиреневые искры.
Дьергрэ сделал шаг — и вдруг упал на колени, как подкошенный.
Мальчишка был здесь последний раз, заключая брак… не самые лучшие сейчас воспоминания…
— Отец Великий… — исступленный, больной шепот и слезы, скупые слезы на глазах.
Сердце противно сжало. Кинъярэ отвернулся, низко кланяясь статуе.
Осторожно высвободил одну руку, привычным жестом отдавая ей честь.
— Morte est mortely ssun tae!
Воздух буквально зазвенел от выплеснутой им энергии. Ещё шаг. Голову резко повело и мужчина опустился на колени, не выпуская драгоценной ноши. Алтарь замерцал ещё сильнее, разгоняя темнеющие потоки силы по залу и статуе. Четыре факела — каждый на своей стороне алтаря — вспыхнули ослепительно белым пламенем.
Тишина. Лед тела под пальцами, утекающая жизнь и отчаянные, надрывные стоны за спиной.
И запах… одуряющий запах миндаля, лилий и тьмы — той, что с привкусом крови. Запахи Отца и Карающего. Сердце пронзает острая, на выдохе боль — и в этот момент огромные чёрные крылья статуи шевелятся, медленно распахиваясь во всю ширь. Словно чуть приподнимается искусно вытесанный в камне капюшон, словно сдвигается рука, указывая пальцем на потемневший до темно-фиалкового цвета алтарь.
Йер движется первым — как сломанная марионетка, рваными движениями шагая к Крылатому. Его руки дрожат — но он крепко удерживает охапку белоснежных лилий. Откуда только взял? Мужчина падает на колени снова, осторожно рассыпая цветы у подножия мерцающей статуи, отчего горло сводит судорогой. Это Он должен быть первым, но… сейчас он лишь проситель.
Ярко-белый свет льется из статуи в коленопреклоненного алькона, укутывая его в ослепительный кокон, вызывая на губах подобие горькой улыбки. И сейчас ему уже почти не страшно. Когда веки младшего алькона трепещут, медленно приподнимаясь и обнажая непроглядную черноту, Кинъярэ низко кланяется, стараясь не слишком сильно шевелить при этом свою ношу.
И не поднимает голову до тех пор, пока тонкая сильная рука не хватает его за волосы, заставляя задрать голову. На неподвижном лице палача змеится непривычно-снисходительная улыбка.
— Какое слабое тело… — сильный голос прокатывается эхом по залу, заставляя трепетать каждую клеточку сущности, — но хоть такое. Ты пришел, первый сын. Не раньше и не позже. Тогда, когда это было предназначено.
Он прикусил язык, чтобы не сказать все, что думает об этих ксаровых предназначениях, но, конечно, его услышали, больно дернув за волосы.
— Будь почтительнее к тому, чего не понимаешь, гордец. За то уже и пострадал.
— Мой Господин…
— Я знаю твою просьбу. Знаю все, что произошло и все, что ты хочешь мне сказать.
Бледная кисть мелькает перед носом, и Морт кивает на алтарь.
— Иди. И сделай то, что должно. Мы с Сестрой ждали слишком долго, чудовищно долго…
Один шаг. Растерзанные сапоги соскальзывают с ног. Второй. Падает плащ. Третий. Четвертый. Пятый.
Горячий камень алтаря пульсирует в такт его сердцу, когда он осторожно опускает на него свою ношу. Волосы распущены. Одежда с шелестом соскальзывает прочь, и он выпрямляется уже обнаженным, чтобы раздеть и свою алькону.
Карающий брат, временно обретший тело, шагает к ним, не сводя горящих тьмой глаз. Воздух в зале становится все тяжелее, и едва срываются с губ слова древних молитв.
С каждым словом его Отца тело наливается жаром, заставляя облизывать губы. Беспокойно бьется хвост и проступает темная чешуя. Раз за разом, мгновение за мгновением, пока он не начинает смотреть на мир глазами дракона Смерти. За спиной разворачиваются очертания темных крыл, укутывающих их обоих плащом, и с губ девушки под ним срывается тихий стон. Даже в «мертвом сне» она тянется к нему, стремясь закрепить связь, и сейчас он не смеет этому противиться.
Обнаженное гибкое тело под его руками — острые когти чертят ритуальные знаки — и на ней, и на нем. Сияющие струны, переливающиеся капли, алая бездна и тьма. Он сходит с ума от желания обладать и спасти, он кусается до крови, он обжигает своим дыханием холодные губы, стремясь согреть, он сплетает их тела, их души, их силы в одну…
Звенит одиноко натянутая струна, замирает сердце, переставая биться.
Ровно сто не случившихся ударов, чтобы её вернуть. Сто мгновений несмерти.
Гул в ушах, пульсирующий камень под кожей, рассыпавшийся прахом проклятый браслет подчинения — не выдержал такого напора изначальной магии!
— Не уходи, душа моя…
Он может попросить только раз. И он уже почти теряет надежду, когда алькона рядом распахивает сиреневые драконьи глаза без малейшего проблеска мысли — полные только такой же жаждой обладания, как и у него.
По телам ползет чешуя, вырываются рыки. Прикосновения не бережны, нет — сейчас они полны яростной безумной страсти, отчаянной надежды, горького страха потери. Они тонут друг в друге, они принадлежат друг другу.
— Моё!
— Твоё, — соглашаются в ответ, вбирая кожей их близость.
Сколько длилось это безумие — он не мог бы сказать, только в какой-то момент засияли пронзительным серебром плиты зала, словно отряхивая вековую пыль. Руки и щеку обожгло болью и зазмеились по видимой части кожи темно-синие узоры, переплетающиеся между собой.
Риаррэ без сил лежала на нем, склонив голову на плечо, и, кажется, просто засыпала.
— Соединяю! — разрезал волной магии резкий голос.
Тело Дьергрэ медленно опустилось на плиты.
— Я помог мальчишке… — донесся тихий шепот.
И присутствие божественной сущности исчезло.
Дальше им придется разбираться только самим.
В отличие от крепко спящих подопечных ему самому отлёживаться было совершенно некогда. Отнести Йера и Яру вниз, в город, где их тут же подхватили гончие, утащив во дворец. Затереть все следы активации Храма, прикрыть его, сияющего сине-фиолетовыми огнями, иллюзией. Успеть вернуться вовремя в столицу, усиленно изображая бешенство от покушения на ЕГО подчиненную. Хотя, впрочем, как раз усилий особо прикладывать и не пришлось. Он и в самом деле был в бешенстве, он хотел посмотреть в лицо той твари, которая это сделала, перед тем, как он её растерзает.