грядам и проникнем с той стороны огорода. Я высмотрел там отличное отверстие.
Мы поползли. Не скажу, чтоб это было особенно приятное путешествие.
Мы ползли на животе по крайней мере минут десять, пока не уперлись в забор.
Путилин приподнял оторвавшуюся доску забора и первый пролез в образовавшееся отверстие. Я — за ним. Мы очутились в саду.
Он был тих, безмолвен, безлюден. В глубине его виднелась постройка-хибарка типа бани.
— Скорее туда! — шепнул мне Путилин.
Через секунду мы были около нее.
Путилин прильнул глазами к маленькому оконцу.
— Слава Богу, мы не опоздали! Скорее, скорее!..
Он открыл дверь, и мы вошли во внутренность домика.
Это была действительно баня. В ней было жарко и душно.
Топилась большая печь. Яркое пламя бросало кровавый отблеск на стены, на полок, на лавки.
Путилин зорко оглядел мрачное помещение, напоминающее собою застенок средневековой инквизиции.
— Скорее, доктор, лезь под полок! Там тебя не увидят. Я спрячусь тут, за этим выступом. Торопись, торопись, каждую секунду могут войти.
Действительно, лишь только мы разместились, как дверь бани раскрылась, и послышалось пение старческого голоса на протяжно-заунывный мотив:
Убить врага не в бровь, а в глаз,
Разом отсечь греха соблазн
Попрать телесно озлобленье,
Сокрушить ада средостенье
Признаюсь, меня мороз продрал по коже. Эта необычайная обстановка, этот заунывный напев, эти, непонятные мне, какие-то кабалистические слова...
— Иди, иди, миленький!.. — раздался уже в самой бане тот же высокий, тонкий старческий голос. — Иди, не бойся! Ко Христу идешь, к убелению, к чистоте ангельской.
Вспыхнул огонек.
Теперь мне стало все видно. Старичок, худенький, небольшого роста, вел за руку высокого, стройного молодого человека.
Он зажег тонкую восковую свечу и поставил ее на стол, на котором лежали, на белом полотенце, крест и Евангелие.
Старик был в длинной холщовой рубахе до пят, молодой человек тоже в белой рубахе, поверх которой было накинуто пальто.
— А ты теперь, миленький, пальто-то скинь. Жарко тут, хорошо, ишь как духовито! Благодать! Пока я крест раскалять буду, ты, ангелочек, почитай Евангелие. От евангелиста Матфея. Почитай-ка: «И суть скопцы, иже исказиша сами себе царствия ради небесного».
Страшный старикашка подошел к ярко пылавшей печке, вынул острый нож с длинной деревянной ручкой и всунул его в огонь, медленно повертывая его. Нож быстро стал краснеть, накаливаться.
Я не спускал глаз с молодого человека.
Лицо его было искажено ужасом. Он стоял как пришибленный, придавленный. Его широко раскрытые глаза, в которых светился смертельный страх, были устремлены на скорчившуюся фигуру старика, сидящего на корточках перед печкой и все поворачивающего в огне длинный нож.
Моментами в глазах его вспыхивало бешенство. Казалось, он готов был броситься на проклятого гнома и задавить его. Губы его, совсем побелевшие, что-то тихо, беззвучно шептали...
— Страшно... страшно... не хочу... — пробормотал он.
— Страшно, говоришь? И-и, полно, милушка! Сладка, а не страшна архангелова печать... И вот верь, вот ни столечки не больно... — утешал молодого человека страшный палач.
— Ну, пора! — поднялся на ноги старик. — Пора, милушка, пора! Зане и так вчера дьявол явился в страшной пелене. Не к добру это!..
И он с раскаленным добела ножом стал приближаться к молодому человеку.
— Встань теперь, Митенька, встань, милушка! Дело Божеское, благодатное... Одно слово: «Духом Святым и огнем...» Не робь, не робь, не больно будет.
Молодой человек вскочил как безумный. Он весь трясся. Пот ужаса капал с его лица.
— Не хочу! Не хочу! Не подходи!
— Поздно, миленький, поздно теперь! — сверкнул глазами старик. — Ты уж причастие наше принял...
— Не дам... убегу... вырвусь... — бормотал в ужасе молодой человек.
— Не дашь? Хе-хе-хе! Как ты не дашь, когда я около тебя с огненным крестом стою? Убежишь? Хе-хе-хе, а куда ты убежишь? Нет, милушка, от нас не убежишь! Сторожат святые, чистые, белые голуби час вступления твоего в их чистую, святую стаю. Поздно, Митенька, поздно. Никто еще отсюда не выходил без убеления, без приятия чистоты... Брось, милушка, брось, не робь! Ты закрой глазки да «Христос воскресе» затяни.
— Спасите меня! Спасите! — жалобно закричал молодой человек голосом, в котором зазвенели ужас, мольба, смертельная тоска.
— Никто не спасет... никто не спасет. Христос тебя спасет, когда ты убедишься! Слышишь? — прошептал «мастер» с перекошенным от злобы лицом.
И он шагнул решительно к молодому человеку, одной рукой хватая его за холщовую рубаху, другой протягивая нож.
— Я спасу! — раздался в эту страшную минуту голос Путилина.
Он быстро выскочил из засады и бросился на отвратительного старика.
Одновременно два страшных крика пронеслись в адской бане: крик скопческого «мастера»-пророка и крик молодого человека:
— А-ах!..
— Доктор, скорее к молодому Бахрушинскому!
Я бросился к несчастному молодому человеку и едва успел подхватить его на руки. Он упал в глубоком обмороке. Страшные пережитые волнения да еще испуг при внезапном появлении Путилина дали сильнейший нервный шок.
Путилин боролся с проклятым стариком.
— Стой, негодяй, я покажу тебе, как убелять людей! Что, узнал меня, Прокл Онуфриевич, гнусный скопец?
— Узнал, проклятый дьявол!.. — хрипел тот в бессильной ярости, стараясь всадить нож в Путилина.
Но под дулом револьвера, который мой друг успел выхватить, изувер затрясся, побелел и выронил нож.
Быстрым движением Путилин надел на негодяя железные браслеты и, выйдя из бани, дал громкий сигнальный свисток.
В саду бродили какие-то тени. Это «чистые, белые голуби» ожидали с каким-то мучительным наслаждением крика оскопляемого. Для них не было, как оказывается, более светлого, радостного праздника, как страшная ночь, в которую неслись мучительные вопли жертв проклятых изуверов.
Крики ужаса старшего приказчика и несчастного Бахрушинского были поняты «белыми голубями» именно как крики «убеленья».
И вот они, дожидавшиеся этого сладостного момента, выскочили из горенок своего флигеля и приблизились к зловещей бане.
Не прошло нескольких секунд, как в сад нагрянула полиция, руководимая агентом.
Начался повальный осмотр — облава этого страшного изуверского гнезда, оказавшегося знаменитым скопческим «кораблем».
— Оцепляйте все выходы и входы! — гремел Путилин. — Никого не выпускайте!
К нему, пошатываясь от волнения, подошел старик миллионер.
— Господин Путилин... Ради Бога... жив сын? Нашли его?
— Нашел, нашел, голубчик! Жив он, идемте к нему! — радостно-возбужденно ответил Иван Дмитриевич.
С большим трудом мне удалось привести в чувство несчастного молодого Бахрушинского, едва не сделавшегося жертвой подлых изуверов.
В ту