раскрыто?
— Любовь в нем живет.
— Милость и покров. Входи, миленький.
Ворота, вернее, калиточка в воротах распахнулась, и я быстро направился, пробираясь по темным сеням и узким переходам, в особую пристройку к нижнему этажу, выдвинувшуюся своими тремя стенами во двор и представлявшую из себя нечто вроде жилого летнего помещения. Тут, почти занимая все пространство пристройки, был навален всевозможный домашний скарб.
Услышав за собой шаги, я спрятался за ткацким станком. Мимо меня прошел высокий, рослый детина и, подойдя к углу, быстро поднял крышку люка и скрылся в нем. Через минуту он вышел оттуда.
— Никого еще из деток там нет... — вслух пробормотал он, выходя из постройки.
Быстрее молнии я бросился к этому люку. Дверца его была теперь открыта. Я спустился по узкой лесенке и попал в довольно обширную подземную комнату, слабо освещенную и разделенную дощатой перегородкой на две половины. Тут не было ни души.
Я быстро вошел в смежную, еще более просторную и ярко освещенную паникадилом подземную комнату. Тут тоже не было никого. В переднем углу перед божницей с завешенными пеленой иконами стоял большой, накрытый белоснежной скатертью стол с крестом и Евангелием посередине.
Я моментально забрался под стол. К моему счастью, он был на простых четырех ножках, без перекладины, так что я отлично уместился под ним. Но из-за скатерти я ничего не видел! Тогда осторожно я прорезал в скатерти ножом маленькую дырочку, в которую и устремил лихорадочно-жадный взор. Не прошло и нескольких минут, как в странную, таинственную комнату стали входить белые фигуры людей обоего пола. Эти люди были одеты в длинные белые коленкоровые рубахи до пят.
— Христос воскресе!
— Свет истинной воскресе!
— Сударь-батюшка воскресе!
— Царь царем воскресе! — посыпались странные взаимные приветствия.
Я не буду тебе сейчас за недосугом времени рассказывать подробно все, что начали делать эти люди. Скажу только, что вдруг я побледнел и задрожал от радости. Я увидел среди собравшихся старшего приказчика и красавицу Аглаю Тимофеевну. Оба они были одеты в такие же белые рубахи. К красавице Обольяниновой все обращались помимо «сестрицы» еще с титулом «Богородицы».
Затаив дыхание, я смотрел на старшего приказчика.
Лицо его было ужасно! Глаза, в которых сверкал огонь бешенства, казалось, готовы были испепелить всех страшных безумцев, собравшихся здесь.
— И тако реку: «Бых среди вас, но ушед аз есмь, во новый Сион тайного белаго царя путь продержал, яко восхотех плодов райских вкусить в кипарисовом саду...» — загремел вдруг старый изувер.
Он быстро уселся на пол и, точно одержимый бесами, заколотил себя по груди кулаками.
Страшная комната и страшные люди в белых рубахах вздрогнули, замерли, затаив дыхание.
Сотни воспаленных глаз, в которых сверкало сектантское безумие, устремились на того пророка, который, по его словам, был когда-то среди них, но теперь ушел в какой-то таинственный «кипарисовый сад».
— И паки реку: «Проклятию, треклятию и четвероклятию подлежит всяк женолюбец!» Ужли не читали вы: «Откуда брани и свары в вас? Не отсюда ли, не от сластей ли ваших, воюющих во удех ваших?» Рази не сказано: «Да упразднится тело греховное» и паки: «Умертвите уды ваша, яже — блуд, нечистоту, страсть и похоть злую; уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную». «Погубится душа от рода своего у того, кто не обрежет плоти крайния своея в день осмый!» А вспомните, детки, что вещает пророк Исайя: «Каженникам лучшее место сынов и дщерей дается». Апостолы вещают: «Неоженивыйся печется о Господних, как угодити Господеви, а оженивыйся печется о мирских, как угодити жене». Вникните и рассудите, детки, куда ведет вас ваше жало греховное, ваш змий-похотник? На погибель вечную, на погибель! Зане глаголено: «Блудники и прелюбодеи и осквернители телесем своим отыдут во огнь негасимый вовеки. И горе им будет, яко никто же им подаст воды, когда ни ороси глава их, ниже остудить перст един рук их, ни паки угаснет или пременит течение свое река, или утишатся быстрины реце огненней, но вовеки не угаснет никогда же».
Старший приказчик-изувер вскочил.
Его всего трясло. Лицо стало багровым.
— Гляньте, как живете вы, что вы делаете? Вожделение содомское, плотское похотение, лобзание и осязание, скверное услаждение и западение — вот ваши утехи, ваши бози. Аще реку вам: «Не заглядывайтесь братья на сестер, а сестры на братьев! Плоть убо взыскует плоть, вы же духовное есте и, яко сыны света, вослед батюшки Искупителя тецыте, истрясая в прах все бесовские ополчения. Бойтесь, страшитесь! Трепещите! Накроет вас земля и прочие каменья за ваше к вере нерадение!»
Несколько минут после этой страстной сектантско-изуверской проповеди в ритуальной комнате царило гробовое молчание. Все были подавлены, поражены, словно пригнулись. Но... прошли эти минуты, и при пении: «Дай к нам Господи, дай к нам Иисуса Христа» — словно чудом все преобразилось. Куда девался страх на лицах, понурость, смиренство! В глазах изуверов и изуверок засверкали прежние безумные огоньки. Мужчины стали приближаться к женщинам.
Клубы кадильного дыма стали обволакивать комнату, фигуры сектантов. Вся комната наполнилась как бы одним общим порывисто-горячим дыханием. Чувствовалось, что то безумие, которое властно держит в своих цепких объятиях эту массу людей, вот сейчас, сию минуту должно прорваться и вылиться в чем-нибудь отвратительном, гадком, страшном. И действительно, так и случилось.
Я увидел, как около красавицы — волжской купеческой дочери — завертелся на одной ноге рыжий детина.
Вдруг вся масса сумасшедших людей закружилась, затопала, завизжала и, подобно урагану, понеслась друг за дружкой в круг, слева направо.
Страшная комната задрожала. Отрывочные слова песни, ужасная топотня голых ног о пол, шелестение в воздухе подолов рубах, свист мелькавших в воздухе платков и полотенец — все это образовало один нестройный, страшный, адский концерт. Казалось, в одном из кругов ада дьяволы и дьяволицы справляют свой бесовский праздник.
— Ах, Дух! Ах, Дух! Царь Дух! Бог Дух! — гремели одни.
— О, Eгa! О! О, Eгa! Гоп-та! — исступленно кричали другие.
— Накати! Накати, благодать, накати! — захлебывались третьи.
— Отсецыте убо раздирающая и услаждающая, да беспечалие приимите! Струями кровей своих умойтесь и тако с Христом блаженны будете! Храните девство и чистоту! Неженимые не женитесь, а женимые разженитесь! — высоким, тонким бабьим голосом до ужаса страшно кричал старший приказчик. — Отсеку! Отсеку! Печать царскую наложу! В чин архангельский произведу! Божьим знаменьем благословлю! Огненным крестом окрещу! Кровь жидовскую спущу!..
Но старика